"Вильгельм Генацино. Зонтик на этот день" - читать интересную книгу автора

остается, как помахать ей в ответ. Я сам во всем виноват. Я сам
неосмотрительно вступал в беспорядочные разговоры о своем детстве. Надо
положить этому конец, но у меня, наверное, не получится. Хотелось бы знать,
чего это Дорис так размахалась. Такое впечатление, будто я для нее самый
дорогой человек на свете. Судя по всему, смысл моей последней хамской
реплики до нее не дошел, или она уже выкинула это из головы.

3

Дома я первым делом отправляюсь в спальню и сажусь на краешек кровати
поближе к окну. Отсюда мне очень хорошо виден старушкин балкон. Я пришел
почти вовремя. Три мокрые рубахи уже висят. Вот между двумя рубашками
просовываются две белые руки и разворачивают еще один мокрый матерчатый ком.
Это четвертая темно-синяя рубаха, которую старушка закрепляет на веревке
пластмассовыми прищепками. Я думаю, в этом мероприятии меня привлекает его
двойственность: иногда оно кажется каким-то тупым, иногда же, наоборот,
весьма одухотворенным, потому что женщина на балконе проявляет по отношению
к рубашкам такую же самозабвенную преданность, как та девица из цирка,
которая прижималась к своему коню. Тут я совершаю роковую ошибку. Я снимаю
брюки, ботинки, носки. Когда бы я ни смотрел на свои голые ноги, они всегда
выглядят лет на пятнадцать старше меня самого. Я разглядываю свои разбухшие
вены, выпирающие косточки на ступнях, ногти, которые с годами все больше
костенеют, приобретая тот мутно-желтоватый цвет, какой отличает ногти не
слишком молодых людей. Не слишком молодых людей! Я сосредоточиваюсь на этом
выражении, потому что мне нужно как-то отвлечься от того жуткого
впечатления, которое произвели на меня мои собственные ногти. Я смотрю на
соседский балкон, но старушка уже исчезла. Ужас так основательно засел во
мне, что я начинаю бессмысленно блуждать по комнате и открываю шкаф. Мне
нравится ступать голыми ногами по мягкому ковру, главное при этом - не
смотреть на ногти. Открывать шкаф не следовало, это была моя вторая ошибка.
Еще пару месяцев назад я был застрахован от таких ошибок. Пару месяцев назад
в этом шкафу, который сейчас стоит почти полупустой, висели платья Лизы.
Помню, бывало, лежишь в постели и смотришь на Лизу - как она вынимает из
шкафа блузку или платье, меряет его, а потом спрашивает, по-прежнему ли она
мне нравится. На это я обычно смеялся, потому что более бессмысленного
вопроса нельзя было себе представить. Месяца два назад лежать на кровати
стало для меня проблемой. Лиза здесь больше не живет, она бросила меня. Пока
она здесь жила, возвращение домой было для меня благодатью, обещанной всем
людям на земле. Полжизни я ждал этой благодати, о которой мне еще в детстве
рассказывали в церкви, на детских проповедях. А теперь эта благодать
исчезла. По неосторожности я опять смотрю на свои голые ноги и чувствую себя
наглядным пособием, по которому можно изучать покинутых мужей. Прежде,
бывало, я отбрасывал всяческие подозрения по поводу своей жизни, едва только
переступал порог собственной квартиры. Теперь все иначе. При этом я не
исключаю, что Лиза ушла от меня лишь временно, только чтобы заставить меня
встряхнуться и заняться обеспечением "надежного тыла". Она имела в виду мою
недостаточную финансовую обеспеченность, которая меня тоже весьма беспокоит
и нередко заставляет задумываться, хотя в последнее время все реже и реже. У
меня не хватает сил, чтобы посмотреть правде в глаза и заняться всерьез этой
сложной проблемой. Иными словами, я уже перестал понимать, каким образом на