"Вильгельм Генацино. Женщина, квартира, роман " - читать интересную книгу автора

итальянское шампанское и итальянский апельсиновый сок. Мне доставляло
удовольствие ходить по светло-голубому ковру и останавливаться вблизи
мягкого света, излучаемого настенными бра. Присутствовало семь коллег из
местной прессы, среди них и Линда. Мы кивнули друг другу, а проходя мимо,
тихо обменялись незначащими фразами. Два стола были накрыты, два кельнера
стояли наготове. На белоснежных камчатных скатертях красовались большие вазы
с роскошными желтыми цветами, мне абсолютно незнакомыми. Желтая пыльца
сыпалась на стол, оставляя следы на белой скатерти. Метрдотель провел в зал
еще двух журналистов. На Линде было вишневое бархатное платье с декольте,
идеально вписывавшееся в интерьер салона. Я заметил, что левое плечо Линды
открыто чуть больше правого. Некоторая томительная неловкость постепенно
заволакивала все это великолепие. Доктор Алессио наверняка сейчас появится,
приговаривали дамы, раздавая шариковые ручки и маленькие географические
карты Италии с помеченными на них курортными местами. Журналисты слонялись,
попивая шампанское, и ухмылялись, некоторые из них уже поглядывали на часы.
Дамы тоже не скрывали больше своей нервозности. Мы с Линдой остановились
возле одного из сервантов и продолжили наш разговор с того самого места, на
котором он прервался несколько дней назад.
- Писать - это способ сделать нас причастными к боли, - сказала Линда.
- Разве не наоборот? - спросил я. - Разве не обращает тот, кто пишет,
жизненные неудачи, то есть свою запрятанную боль, в ясный и прозрачный
текст?
- Это иллюзия, - уверенно отсекла Линда.
- Не могли бы вы выразиться поточнее?
- Иллюзия ясности и прозрачности возникает оттого, - произнесла она, -
что текст всегда яснее и понятнее, чем жизнь того, кто его написал. Текст
даже яснее и прозрачнее, чем жизнь любого читателя. В этом и заключается
чудовищный соблазн литературы. По сути, жизнь должна была бы следовать за
литературой и тоже стать такой же транспарентной и ясной.
- Но ведь читатели не играют никакой роли, - настаивал я, - или, может,
вы думаете, когда пишете, о читателе?
- Нет, - сказала Линда.
- Ну вот видите, - вздохнул я облегченно.
- Но из этого не надо делать никаких ложных выводов, - сказала Линда, -
каждый текст, пока он пишется, так и стремится вернуться назад, к своему
автору и объяснить ему еще раз про ту боль, которая привела к его
возникновению.
- А читатели? Какую роль играют они?
- Читатель-то как раз и хочет, чтобы ему объяснили все муки и боль, -
продолжила Линда, - ради этого читатель не скупится на восхищение.
- Что еще за восхищение?
- Восхищение тем, - разъясняла Линда, - что люди, эти самые закрытые
живые существа на свете, способны выдавать такие открытые тексты.
Линда говорила, я говорил. И опять меня поразило, как она судит о
писательском труде и о литературе. А доктора Алессио так все еще и не было.
Дамы возбужденно и с опасением поглядывали на окна. Было не исключено, что
нас сейчас отправят по домам. Линда с такой силой терла глаза, что слышался
треск, и мне даже показалось, что выступили слезы. Вдруг в момент внезапной
растерянности на меня снизошло чудовищное прозрение: моряк все же взял над
Линдой верх и стал после возвращения из, Нью-Йорка против ее желания ее