"Вильгельм Генацино. Женщина, квартира, роман " - читать интересную книгу автора

автомобилей, заводов металлических изделий и турагентств. Хердеген подошел к
своему столу, выдвинул один из ящиков и извлек оттуда вырезку из газеты. "Я
прочту вам, как это выглядело". И он прочитал вслух: "На углу мебельного
салона Швертфегера и фабрики женской галантереи "Глория" в четверг вечером
произошел несчастный случай, повлекший за собой тяжелые последствия".
- И как мы не видели этого раньше! - воскликнул Хердеген. Он почесал в
затылке и взглянул на меня. Вероятно, по моему лицу было видно, что я не до
конца понимаю, в чем тут дело.
- Ему что, делали подарки в благодарность за одно только упоминание
фирмы и имени владельца?
- К сожалению, все обстояло еще хуже, - сказал Хердеген. - Ангельмайер
брал газету, шел с ней к владельцу и спрашивал: "Что я буду с этого иметь?"
- Ах ты, боже мой! - вырвалось у меня.
- Вот тебе и боже мой! - сказал Хердеген. Он отвернулся и уставился в
стену. - Когда он отсюда вылетел, то решил стать пресс-секретарем в одном из
тех торговых домов, которые до того тайком рекламировал, - рассказывал
Хердеген, - но там не захотели иметь с ним дело. Во всех других редакциях
его репутация тоже упала ниже нуля. - Хердеген опять повернулся ко мне
лицом. - Нам, естественно, не хочется иметь с ним ничего общего, - сказал
он, - но мы не можем оттолкнуть его окончательно и так уж бесповоротно. Вот
такие маленькие, не делающие погоду статейки, - Хердеген приподнял со стола
заметку про скверик, - пусть себе пишет.
К четырем часам я напечатал последние фразы моего репортажа о
праздновании 1 Мая. Хердеген взял текст и тут же его отредактировал. Моя
статья должна была открывать весь раздел газеты, посвященный местной
хронике. Хердеген объяснил мне, сколько букв должен содержать заголовок,
покрывающий четыре столбца, и сколько букв должно быть в подзаголовке. После
этого Хердеген дал мне редакционное задание на послезавтра вечером (доклад о
Нью-Йорке в Германо-Американском институте) и отпустил меня, на сегодня я
был свободен. Я стал обдумывать, не позвонить ли мне Гудрун, но я очень
устал, и мне не хотелось разговаривать. Хотя я битых три часа сидел за
машинкой и печатал, я вдруг спросил себя: а что бы еще такое написать
сейчас? Мне нужен был покой, но надо было и немного развеяться. В то же
время меня тянуло туда, где можно было обогатиться новыми деталями из жизни
рабочих, не ведавших, что такое покой. Рабочие и их жены все еще не ушли с
площади. Они имитировали праздное шатание, но это плохо у них получалось,
потому что они занимались этим только раз в году. Я увидел кафе, в окнах
которого стояли цветочные горшки с отвратительными комнатными растениями.
Вытянувшиеся стебли цветов прижимались к стеклу, так что кафе походило на
большой аквариум без воды. Я надеялся, что благодаря такому отпугивающему
оформлению витрин в кафе будет мало людей, но я заблуждался. Свободное
местечко нашлось только между стойкой и стоячей вешалкой. Я хотел быстренько
поесть и тут же пойти домой. За столом рядом со мной сидело семейство,
причем в полном составе. Я видел слюнявые разинутые рты детей и такие же
открытые, но пересохшие рты родителей. Кельнерша стояла у стойки и наскоро
хлебала из тарелки суп. Я ждал, когда она посмотрит на меня, но она глядела
только на тряпку, лежавшую рядом с ее тарелкой. Какое-то время я молча
озирался вокруг, и тут до меня дошло, что сидеть просто так и глазеть по
сторонам - даже очень приятное занятие. Я спокойно смотрел на всю эту every
не имевшую ко мне никакого отношения, поскольку меня никто не обслуживал. За