"Михаил Геллер. Машина и винтики (История формирования советского человека) " - читать интересную книгу автора

морально-психологических норм, нежели те, по которым они жили в лагере.
Политические заключенные знают, что "на свободе, в сравнении с лагерем,
происходит значительное снижение степени а) внутренней свободы, б)
возможности защиты своего достоинства от посягательства социальных
институтов".6
Семен Глузман делает вывод: политзаключенные в лагере живут в здоровом
психологическом климате, в группе, где основными являются ценности
нравственные, духовные. Ощущаемый ими страх свободы - страх здоровых людей,
опасающихся выхода в больное общество.
Советская психиатрия официально объявила "инакомыслие" психической
болезнью и считает общество здоровым, а всех, кто обвиняется в выражении
сомнения относительно идеального характера советского общества, больными. С
точки зрения специалистов по "промыванию мозгов" такое суждение логично:
"инакомыслящие" представляют собой брак, отходы, это те, кто не поддался,
кто сохранил свою индивидуальность. Это те, кто не сумел "полюбить рабство".
Критерии "здоровья" и "болезни" в создаваемом Новом мире выразительно
сформулировал автор первой марксистской истории советской литературы:
"Революции на долго приходится забывать о цели для средства, изгнать мечты о
свободе, для того, чтобы не ослаблять дисциплины".7 Необходимо, - требовал
критик-марксист, - "создать новый пафос для нового рабства", необходимо
полюбить кандалы, так, чтобы они казались нежными объятиями матери.8
Орвелл заканчивает свой роман словами: "Он одержал победу над собой. Он
любил Старшего Брата". В романе Замятина Мы, послужившим Орвеллу важнейшим
источником для 1984, тот, кого полюбил герой, соблазненный свободой и
понявший ее никчемность, называется Благодетель. В минуты отчаяния, прежде
чем полюбить Благодетеля и предать любимую женщину, житель идеального
Единого государства с болью мечтает: "Если бы у меня была мать - как у
древних: моя - вот именно - мать".9 У гражданина Единого государства,
имевшего вместо имени номер, не было ни матери, ни отца. У него, как у всех
обитателей утопии - был Благодетель. Точно так же, как и в Океании Орвелла
был - Большой брат. Государство заменило семью, Благодетель - Большой брат
заменял родителей. Требовалось полюбить государство, как родителей, а
кандалы рабства ощущать как "нежные объятия матери". Евгений Замятин
развивает метафору до конца: Благодетель - Великий жрец, лично убивает
нарушителей закона Единого государства, наказывая, как Отец, непослушных
детей. Портрет Благодетеля не оставляет сомнений: "Передо мною сидел лысый,
сократовско-лысый человек..." Это портрет Ленина.
Ленин в апреле 1918 г. намечает основные линии программы по переделке
человека и общества: "Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию
отвоевали - у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны
теперь Россией управлять".11 Программа проста: партия должна управлять
Россией, управлять народом, управлять каждым человеком. Партия - их вождь -
берет на себя роль всезнающего руководителя. Отца, который должен привести
народ, Россию - в рай. Ленин четко разделяет: мы - они, мы, партия, должны
управлять ими, массой. Мы - отцы, они - дети. Программа переделки
человеческого материала требовала инфантилизации человека. В стране, шедшей
к Высшей Цели, прыгавшей из "царства необходимости" в "царство свободы",
возникает сложная иерархическая система, новая пирамида привилегий. Однако,
главная разделительная черта проходит между руководителями, знающими
направление движения, отцами, и руководимыми, невежественными, теми, кому