"Гайто Газданов. Рассказ об Ольге" - читать интересную книгу автора

- Это некий Борисов, он, кажется, писатель или журналист. Я лично его
не знаю.
Вы когда нибудь слышали о нем?
- Да, - сказал я - ничего особенного о нем не рассказывали. Судя по
тому, что говорили мне, это довольно милый, и кажется, интересный человек.
Я не стал говорить с Александром Борисовичем на эту тему, не потому,
что имел бы какие-либо основания не высказывать свое мнение, а оттого, что
это было бы потерей времени: Борисов принадлежал к числу людей совершенно
чуждых Александру Борисовичу. Я лично его не знал, видел один или два раза,
случайно, это был широкоплечий и крепкий человек с очень мягкими и умными
глазами - такое у меня было впечатление. Но я хорошо знал и помнил все, что
он написал. И в оценке его вещей я не мог, - так же как никто другой -
ошибиться: он был исключительно и своеобразно талантлив, в этом не
существовало никакого сомнения. В тех романах и рассказах, которые он
написал, был изображен его собственный, ни на что непохожий мир, который,
казалось, был создан им без всякого усилия, так, точно он всегда существовал
и все его знали, но не сумели ни рассмотреть как следует, ни как следует
рассказать о нем. Борисову все это давалось как будто бы без всякого труда.
Самый язык его, размашисто свободный и небрежный, но каждую секунду
подчиняющийся и точному ритму, отличался при более внимательном анализе
безошибочной верностью определений, какой-то на первый взгляд слепой и
случайной их удачностью. Я особенно запомнил один его рассказ, я читал его
два раза вслух, когда мы бывали вдвоем с Ольгой, в котором, собственно не
было никакого содержания, там было около двенадцати страниц описания летнего
вечера в Финляндии; но закрывая глаза, я ясно видел все, о чем там
говорилось, от темнеющей воды озера до последнего листка на дереве; все это
было полно летних и вечерних звуков, летних и вечерних, перебивающих друг
друга запахов земли, леса, воды, и легкого над ней тумана, и ощущения
слабеющей, точно прозрачно увядающей жары - одним словом, ни фотографии, ни
картины, ни подробности, ни даже, наконец, пребывание там не могли заменить
этого несравненного и небрежно-счастливого описания. Он также писал обо всем
другом - и его искусство не изменяло ему никогда, это было нечто по своему
похожее на абсолютный слух, не знающий никакой погрешности. Он был молод,
ему не было тридцати лет, - но я редко читал такие описания старых людей,
какие были у него; и все, о чем он писал - ученые, кучера, светские женщины,
прачки, деревья и животные, все это отличалось такой убедительностью
изображения, которая не могла не быть заразительной. И я думаю, что каждый
читатель, так же, как я, находил в его литературе те самые вещи, которые
он - или я - так давно и хорошо поняли, которые мы так давно и хорошо знали,
но вот, в силу какой то случайности, нам никогда не удавалось их выразить.
Он написал целую книгу, автобиографическую, как я узнал впоследствии, в
которой рассказывал о своих многочисленных приключениях; он был солдатом
разных армий, плавал матросом на английском коммерческом судне, работал на
рыбных промыслах в Турции и на шахтах в Болгарии и непостижимым образом в
течение сравнительно недолгого времени прожил столько, что этого хватило бы
на несколько человеческих существований. Он был несколько раз ранен при
разных обстоятельствах, тонул в Босфоре, был засыпан обвалом шахты и сидел
сутки, скорчившись и не будучи в состоянии сделать ни одного движения,
постепенно задыхаясь от скудеющего воздуха своей случайной могилы, пока его
наконец не откопали. Потом он стал профессиональным футболистом и считался