"Ромен Гари. Пляска Чингиз-Хаима" - читать интересную книгу автора

Вы благоразумно отсиживались, укрывшись в своих замках, ожидая, когда все
это кончится. Как же, избранные. Вы ведь и пальчиком не шевельнули, не
высказались ни за, ни против. Позволили этому свершиться. А вот я -
человек из народа. И это нам вечно отводится самая грязная работа, и это
нас она потом всегда начинает винить.
- Кто это она?
- Вы имеете в виду фрау Шатц?
- Вам нужно пройти курс лечения сном...
- Ни за что! Именно этого они и ждут. Чтобы я расслабился, отвел взгляд
в сторону. А они будут сохранять раздел Германии на две части и обвинять
нас в том, что мы прячем в чаще леса Гайст неудовлетворенную нимфоманку,
которая уже погубила цвет нашей молодежи и только и мечтает, чтобы снова
приняться за это.
- Повторяю еще раз, у вас нет никаких доказательств!
- Сорок один труп...
Зазвонил телефон. Комиссар выслушал сообщение и положил трубку:
- Сорок два. Капитан футбольной команды, наш лучший центральный
нападающий. Пушечный Удар!
Я фыркнул, но засмеялся Шатц:
- Хи-хи-хи!
Барон просто взорвался от возмущения.
- Господин комиссар, я решительно и энергично протестую против ваших
недостойных инсинуаций! - возопил он. - Вы говорите об этих ужасных
убийствах, но я, я говорю о своем счастье! Да, можно убить кого-то, но при
этом вовсе не изменять мужу! Вы не имеете права думать о худшем. Можно
иметь принципы, политические взгляды и оставаться порядочной женщиной!
- Какие еще политические взгляды?
- Как только начинаются массовые убийства без всякой видимой причины,
это значит, что за ними кроется доктрина, идеология, возможно даже
государственные интересы. Флориан несомненно стремится к тому, чтобы
восторжествовали определенные принципы, он защищает некие идеи. Никто не
совершает систематических убийств без определенной системы. Вполне
возможно, он стоит во главе некой политической организации наподобие
Священной Фемы, существовавшей после Первой мировой войны, организации,
стремящейся к созданию сильной страны без внутренних врагов, страны,
которая является хозяйкой собственной судьбы.
Граф вставил монокль:
- Лили, разумеется, совершила ошибку, доверясь ему.
- Разумеется, - вздыхает барон. - Но что вы хотите, она всегда мечтала
о величии, о могуществе...
- Хи-хи-хи!
- Господин комиссар! - негодующе вопит барон.
Шатц попытался удержать меня. Он стиснул зубы, сжал кулаки, он не
станет больше мне подчиняться. Ему трудно не повторять слова, которые я
ему нашептываю, не хихикать моим голосом, однако он понимает, что дело тут
вовсе не в его одержимости еврейским бесом, а в старой дружбе,
всего-навсего. Иногда ему приходится уступать, дозволять мне являть себя:
его врач сказал ему, что нет ничего опасней, чем стараться связать меня,
загнать в самые глубины его немецкого подсознания. Ведь именно там
особенно злокозненный диббук больше всего и может натворить бед. Нужно,