"Ромен Гари. Пляска Чингиз-Хаима" - читать интересную книгу автора

любой улице: "Германия должна снова стать собой", и она опять надеется; у
нее такая короткая память, она забыла, что в последний раз у сверхмужчин,
несмотря на всю проявленную ими мощь, ничего не получилось, и они
отступились, побежденные, разбитые, с большими потерями. Но это ничего,
травка снова отросла, а это уже обновление. Приостановлено отступление, с
упадком покончено, мужественность опять восстает, напрягается, обретя
новый всевластный идеал; это значит "сабли наголо" для защиты истинной
веры, это трубят боевой сбор. Классицизм опять повсюду поднимает голову, и
опять все то же самое: обновление всегда начинается с возвращения к
истокам. Уже восторженная толпа в деревне Обераммергау [деревня в Баварии,
знаменитая своим народным театром, постановками религиозных мистерий]
устраивает бешеную овацию "Страстям" в классической, выдержанной в лучших
наших традициях постановке, где вновь обретенные мощь и вдохновение
свершают истинное чудо, истинное Воскрешение, правда, пока еще не Христа,
но все же того мерзкого еврея, который возрождается из германского пепла,
восстает из печи крематория и провожает Господа нашего Иисуса в газовую
камеру. Да, да, историческая подлинность. Я по-настоящему растроган. Мне
нравится это уважение к нашим неоспоримым достоинствам, уважение к главе
семейства. Они вновь обретают ценность. А на меня всегда действовали
чудеса веры. В очередной раз истина приходит к нам из трупарни. Немцам из
Обераммергау осточертели за двадцать лет упреки, и вот они засучили
рукава, взялись за дело и воскресили еврея, в уничтожении которого их
винили. Они вернули мне место, которое я занимал на протяжении тысячи лет,
возродили меня, в точности такого, каков я есть; создавая мой облик, не
упустили ничего - ни плевков на лице, ни низости, ни подлости; чувствуется
опытная рука, неподдельное классическое вдохновение. Конечно, нелегко было
найти среди славных селян из Обераммергау актера, который воссоздал бы
реалистический образ - с настоящим еврейским носом, настоящими ушами,
взглядом предателя и классическим похотливым ртом, отображенным в
религиозной живописи. Кстати, если капелька антисемитизма еще и существует
на свете, то только из любви к святыням.
И я задаюсь вопросом, а не получит ли это дальнейшего развития. Я боюсь
самого худшего: боюсь братства. Они способны на все. Еще как способны
объявить меня своим. Идем с нами, еврей: ты из наших. До сих пор нас
уничтожали, но по крайней мере не давали возможности быть на стороне
сильного. Так мы смогли избежать принадлежности к рыцарству. Объявили, что
мы недостойны носить меч, оставили нам торговлю и ростовщичество, но тем
самым мы сумели избежать бесчестья. Тщетно искать нас среди их
крестоносцев, Святых Людовиков, Симонов де Монфоров, Наполеонов, Гитлеров
и Сталиных. Мы были исключены из дворянства. Золотые легенды, великолепные
исторические гобелены - это не про нас. Но сейчас над нашими головами
нависла абсолютная угроза: перед нами настежь распахиваются ворота
рыцарства и триумфальные арки. Достаточно ли живуч обретенный нами опыт,
достаточно ли прочно укоренился он в нашей памяти и нашей плоти, чтобы
помочь воспротивиться этому соблазну? Не хочется даже думать об этом. Да
мне и незачем об этом думать. Будущее, слава тебе Господи, не для меня. Я
принадлежу прошлому. Я не слишком значительный автор и исполнитель старых
еврейских бурлескных сценок, которого критиковали чуть больше, чем других,
и если вы не очень молоды и интересовались фольклором Варшавского гетто,
то, вполне возможно, вы видели меня в "Шварце Шиксе", в "Мотке Ганеф" или