"Ромен Гари. Пляска Чингиз-Хаима" - читать интересную книгу автора

искаженную, ирреальную окраску, но тем не менее о нем кричат газеты всего
мира на первых страницах, так что напрасно щипать себя, чтобы проснуться.
Это реальность. И она становится все очевидней, бросается в глаза, потому
что сорок один труп - вот они, их можно пересчитать, можно представить.
Они фигуративны. Вот если бы их было пятьдесят миллионов, то очень скоро о
них перестали бы говорить. Потому что это была бы уже чистая абстракция.
А комиссар как раз и производит подсчет:
- Двадцать четыре в лесу и на дорогах плюс семнадцать в парке,
получается ровно сорок один...
- Плюс солонка, плюс...
Барон, похоже, признал очевидное.
- Боже мой, - простонал он, - моя жена обманывает меня!
- Ну наконец-то, - бросил комиссар. - Он начинает понимать.
Садовник Иоганн опустился на стул. Он вертит в руках соломенную шляпу.
Взор его увлажнен слезами. Взор устремлен вдаль, в бесконечность. Это
чистая простая душа. Иоганн знает, что нужно мужчине для счастья. Он видит
этот маленький абсолют, единственный, которого можно достичь, бесконечно
прекрасный и такой нежный, покрытый мягоньким пушком, чирик-чирик, который
поет, призывает, обещает. Нечто надежное, позитивное, чем можно обладать.
Вот он. Иоганн хочет, очень хочет. Он указывает пальцем в пространство.
- Это есть, есть! Золотистое, сияющее, и птички порхают и поют, а
вокруг лужайка, и это такое жаркое, сладкое, щебечет и ласкается...
Писарь окаменел. В нем чувствуется такая непреклонность, что на мысль
невольно приходят доисторические изваяния древних языческих религий. В нем
безмерная мужественность и потенция, жаждущая устремиться к идеалу,
получить удовлетворение, победить, осуществить... Весь он сейчас некая
чудовищная эрекция: подлинный созидатель. Пенсне на носу блестит, узел
галстука подпрыгнул и вдруг оказался у него в глотке. И внезапно я
обнаружил потрясающее фаллическое его сходство с Гиммлером: просто одно и
то же лицо. И словно при вспышке молнии, увидел сто тысяч таких вот
несгибаемых, вставших под знаменами Нюрнберга, сто тысяч застывших в
эрекции и вопящих "Sieg Heil!", готовых войти, вонзиться. Мне стало жутко.
Да, я за Джоконду.



12. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ


Жарища стоит такая, что я чувствую, как по спине у меня бегают ледяные
мурашки. Воняет псиной, козлом, сверхсамцом, слипшимися телами;
чувствуется, как готовится новый исторический гон, а она кружит, ищет и,
быть может, вот-вот найдет. Депутат от НПГ Фасбендер уже бросил
журналистам многообещающую фразу: "Скоро у вас пройдет охота смеяться над
нами!" Уже социалист Вилли Бранд, которого обвиняют в закоренелом
антинацизме, вынужден войти в правительство Кизингера, чтобы
реабилитировать себя. Лили, должно быть, млеет от этого решения,
мужественного проявления воли преодолеть более чем двадцатидвухлетний
упадок. Она вечно верит обещаниям, и вечно у нее ощущение, будто они
вот-вот исполнятся... В этом ее убеждает плакат, который можно увидеть на