"Ромен Гари. Пляска Чингиз-Хаима" - читать интересную книгу автора

кроется. Хюбш привстал, перо повисло в воздухе, и он смотрит. Я бы даже
сказал: он видит. Что он там такое видит, я не знаю и знать не хочу. Тьфу,
тьфу, тьфу.
Нет, отныне я за Рафаэля, за Тициана, за Джоконду. Гитлер меня убедил.
- ...Выражение восторга. Восхищения. Впечатление, будто убили их в
состоянии наивысшего экстаза...
Об этом Хюбше я решительно ничего хорошего сказать не могу. Он даже
начинает меня пугать. При слове "экстаз" он весь напрягся, черты лица
стали жесткими; не пойму, то ли это стекла его пенсне блестят, то ли глаза
горят фанатическим огнем; в нем угадывается пронзительная ностальгия,
настоящий душевный katzenjammer [похмелье (нем.)], всепожирающее
стремление, и я, не знаю почему, проверил, на месте ли моя желтая звезда,
все ли в порядке.
Но это вовсе не значит, будто я верю в возрождение нацизма в Германии.
Они придумают что-нибудь другое.
- Нет никакого сомнения, что все эти мужчины в момент смерти... как бы
это выразиться? Даже не знаю. Они полностью реализовали себя.
Осуществились. Впечатление, будто они коснулись цели, ухватили ее. Будто
дотянулись и сорвали некий высший плод... Абсолют. Вот что я вам доложу:
такого выражения счастья я никогда на лице человека не видел. На своем -
это уж точно. Это заставляет задуматься. И задаешь себе вопрос, что они
видели, эти сукины... О, прошу прощения.
Тяжелая тишина, исполненная ностальгии и надежды, повисла в кабинете в
управлении полиции на Гетештрассе, номер 12.



6. ПОПАХИВАЕТ ШЕДЕВРОМ


Не знаю, то ли это чисто нервное, то ли это какое-то оптическое
явление, но через несколько секунд мне стало казаться, будто все залито
небывало прозрачным светом. Явление было настолько мощным, что, когда
капрал Хенке вошел в кабинет и положил на стол очередное заключение
судебно-медицинского эксперта, я увидел, что он окружен шедевральным
световым ореолом; можно подумать, его послал Дюрер, чтобы успокоить меня
насчет нашего будущего. От сильнейшего волнения у меня сдавило в горле, да
так сильно, что в голове промелькнула мысль, уж не рука ли самого
Гольбейна или Альтдорфера душит меня, уж не исчезну ли я вот-вот с кистью
и шпателем в глотке под вдохновенными красками на этом пиру совершенства.
Я исходил потом, извивался, пытался глотнуть воздуха, но, видимо, то был
приступ астмы: я всю жизнь страдал от удушья. И потом, чего мне было
бояться? Самое худшее уже произошло. Можно добавить лишь несколько мазков,
добавить, как говорят на идише, к страданию оскорбление, превратить меня в
живописный шедевр и повесить в Дюссельдорфском музее, как это уже сделали
с картиной Сутина. Немножечко искусства никому плохо не сделает, и я не
вижу, почему я не могу собой увеличить кучу ваших культурных ценностей.
О, я опять смог вздохнуть свободно. От мысли, что я попаду в наш
Воображаемый музей [название первого тома искусствоведческой трилогии
Андре Мальро "Психология искусства" ("Воображаемый музей", 1947;