"Ромен Гари. Жизнь впереди" - читать интересную книгу автора

Этот Махут узнал обо всем куда позже, когда его папаша вздумал перед ним
оправдываться и клялся, что злого умысла тут не было. Еще Махут сказал мне,
что теперь у женщин, которые борются за жизнь, есть пилюли для гигиены, но
он родился слишком рано.
Мамаши забегали к нам раз-другой в неделю, но всегда не ко мне. Почти
все мы у мадам Розы были детьми шлюх, и те, уезжая порой на месяц-другой
бороться за жизнь в провинцию, до и после непременно приходили проведать
своих ребят. Вот я и начал терзаться из-за матери. Мне казалось, мать есть у
всех, кроме меня. У меня начались колики в желудке и судороги - это чтобы
она пришла. На той стороне улицы был один парень с мячом, так он сказал мне,
что его мать всегда приходит, когда у него болит живот. Живот у меня
заболел, и хоть бы хны, а потом начались судороги, и тоже напрасно. Для
пущей заметности я даже гадил повсюду в квартире. Без толку. Мать не пришла,
а мадам Роза обозвала меня арабским ублюдком - в первый раз, ведь она не
француженка. Я все орал ей, что хочу увидеть мать, и еще несколько недель
продолжал гадить прямо в доме - в отместку. В конце концов мадам Роза
пригрозила отдать меня в Общественное призрение, если я не перестану, и тут
я перепугался, потому что Общественное призрение - это первое, чем начинают
стращать детей. Я из принципа продолжал свое, но разве ж это жизнь? Нас ведь
тогда на попечении у мадам Розы было семеро, и все взялись гадить со мной
наперегонки, потому что нет больших соглашателей, чем дети, и под конец
кругом стало столько какашек, что мне так и не удалось выделиться.
Мадам Роза была и без того старая и усталая, и чаша ее терпения
давным-давно переполнилась за все те годы, что она прожила еврейкой. Ей
приходилось по многу раз на день натруженными ногами таскать на седьмой этаж
свои девяносто пять килограммов, и когда она наконец входила в квартиру и
чуяла запах дерьма, то просто падала с сумками в кресло и принималась рыдать
вовсю, но ведь и ее нужно понять. Французов пятьдесят миллионов жителей, и
она говорила, что если б все они поступали, как мы, то даже немцы бы не
выдержали и убрались восвояси. Мадам Роза близко узнала Германию во время
войны, но все-таки вернулась оттуда. Так вот, она входила, чуяла запах
дерьма и начинала вопить: "Это Освенцим! Освенцим!" - потому что в свое
время была депортирована в этот Освенцим, устроенный для евреев. Однако сама
она по части расизма всегда держалась безупречно. Например, у нас был
маленький Мойше, так его она сколько раз обзывала вонючим "бико"(3), а вот
меня - никогда. В то время я еще не понимал как следует, что при всей ее
толщине душа у нее была тонкая. В конце концов я плюнул на это дело: мать
все равно не приходила, но у меня еще долго бывали колики и судороги, и даже
теперь, когда я об этом подумаю, у меня иногда болит живот. После я пробовал
обратить на себя внимание по-другому. Я начал промышлять в магазинах: то
помидор стащу, то дыню. И все ждал, чтобы кто-нибудь глянул в мою сторону и
заметил. Когда хозяин выходил и давал мне по шее, я принимался скулить, но
зато кто-то все же проявлял ко мне интерес.
Однажды я стибрил в бакалейной лавке яйцо. Хозяйкой там была женщина, и
она увидела меня. Мне вообще больше нравилось воровать у хозяек, потому что
одно про свою мать знал наверняка: что она женщина. Иначе просто не бывает.
Я взял яйцо и сунул его в карман. Хозяйка подошла, и я дожидался от нее
оплеухи в знак того, что меня заметили как следует. Но она присела возле
меня на корточки и погладила меня по голове. И даже сказала:
- Какой ты милый!