"Север Гансовский. Дом с золотыми окошками (Авт.сб. "Три шага к опасности")" - читать интересную книгу автора

знала, что я уже взрослая и стареющая женщина, но от этого мне не было
обидно.
И неожиданную цену получило то, как мужчина рядом со мной бережно
подвигает мне тарелочку с рыбой, как он поднимает свою рюмку и приглашает
меня пригубить вино, сделанное и доставленное ко мне на столик трудом
многих незнакомых мне людей.
Но тут на сцене, на фоне черного занавеса, возник мосье Валиханов, и
Адам оборвал игру. Я встала.
Во втором отделении у нас все "экзотические танцы". Мне приходится
изображать какую-то африканку. Во время своего номера я старалась не
смотреть на него, но два раза ловила его взгляд, дружеский и чуть-чуть
сочувственный.
По понедельникам мы кончаем рано - в час. Я задумалась: подойти к нему
или нет? И решила не подходить. Но в глубине сердца у меня была надежда,
что завтра он тоже придет в "Черное солнце".
Я переоделась, но пошла не домой, а села в метро и доехала до Эглиз де
Пантэн. Я люблю иногда выбраться ночью далеко за Внешние бульвары, за
окраину и брести по незнакомым улицам туда, где кончается город. Доходишь
до последнего дома, до последнего фонаря, а дальше уже начинается
безлюдье, темнота. Ничто... Кустарники, потонувший в поле одинокий огонек,
и кажется, будто за этой чертой неизвестность и другие законы, которых ты
совсем не знаешь.
Так и на этот раз. Я вышла из метро, ночным автобусом на Сен-Дени
доехала до самой окраины и вышла к последнему строящемуся дому. Не было ни
души, горела висящая на проводе лампа, где-то наверху ветер шевелил на
крыше отставший кусок железа.
Передо мной лежало черное поле, а на другой стороне его, далеко-далеко,
почему-то стоял один огромный дом, светясь сразу всеми бесчисленными
окошками... И мне пришло в голову, что в том доме люди живут совсем не как
мы, а другой, полной, счастливой и какой-то немножко сказочной жизнью.
Мне хотелось дойти до большого дома с сияющими окнами. Но, к сожалению,
туда не было дороги. Асфальт кончался. Начиналось темное поле, грязь и
канавы, в которых тускло поблескивала вода.
Домой я добралась на такси в начале четвертого. На углу Пуассоньер
стоял полицейский патруль, и, пока я шла, еще два раза навстречу мне
попадались полицейские машины. Оасовцы недавно передавали по подпольному
радио сигнал: "Скоро зацветут апельсиновые деревья". В Париже опасались,
что это знак к началу фашистского мятежа, и правительство нервничало.
Из подвального этажа отеля пробивался свет в комнате Сэрелей, и,
проходя мимо, я увидела, что муж и жена не спят, а работают. Мосье Сэрель
был бледен, он сидел в рубашке с расстегнутым воротом, его руки двигались
подобно машине.
Этот Сэрель является едва ли не единственным из знакомых мне мужчин,
кого я полностью и глубоко уважаю. Он всегда верен самому себе. Он
скромен, тих, его почти незаметно в доме. Но когда в Париже была всеобщая
демонстрация против террористов ОАС, на Монмартре во главе колонны я
увидела его. Мосье Сэрель шел такой же спокойный и скромный, как всегда, а
в лацкане у него была ленточка Почетного легиона. И оказалось, что во
время войны он был бойцом Сопротивления, прошел гестаповские тюрьмы и в
лагере уничтожения был избран членом Интернационального комитета. А потом