"Север Гансовский. Башня (Авт.сб. "Человек, который сделал Балтийское море")" - читать интересную книгу автора

Про эту картину он, вероятно, слышал. И, может быть, еще издали
прицеливался.
Я поднял руку и мягко заметил, что ему не следует брать "Мадонну
Кастельфранко". (Я сам хотел ее взять, но, конечно, совсем другим
способом.) Гольцленер сразу забыл о моем присутствии. Он взялся за раму и
приподнял картину, проверяя, как она прикреплена к стене. Я положил ему
руку на плечо и еще раз терпеливо объяснил, почему он не должен брать ее.
Он оттолкнул меня. Он все-таки стоял на своем. Оглянувшись на двери
собора, он вытащил из-под распахнутой шинели большой мешок, торопливо
расстелил его на полу, посмотрел на меня, выпрямился.
Тогда я поднял автомат и прошил его очередью.
Мы стояли совсем рядом. Когда очередь прошла по его груди, было похоже,
как если бы кто-то изнутри - изнутри, а не снаружи - строчкой продергивал
маленькие дырочки в сукне мундира, который мгновенно обгорал при этом.
Дырочки же появлялись как бы сами собой, без участия моего автомата,
который был ответствен только за жгущее пламя. (Тогда я впервые увидел
действие автоматной очереди так близко. На более далеком расстоянии его,
конечно, приходилось видеть слишком часто. Зимой, например, попадание пули
в человека обычно отмечалось легким облачком снежной пыли, которая
вспархивала над шинелью.)
Это был первый человек, которого я убил за время войны... То есть как
участник огромной военной машины я повинен в смерти многих. Но если лично,
Гольцленер был первый.
Я оттащил труп в сторону, чтобы он не мешал мне с картиной, приступил к
делу и взял ее.
Бой все приближался к собору. В двери я увидел наших отступающих
солдат. Я справился с картиной и самым последним присоединился к ним.
Партизаны ввели в дело пулеметы. В городке, казалось, стреляло каждое
окно.
Но картина была уже со мной.
Я привез ее сюда, в свой родной город, и здесь, в комнате,
принадлежащей фрау Зедельмайер, повесил на почетном месте. На самой
освещенной стене. "Мадонна Кастельфранко" тут и висит все послевоенные
годы...
Уже совсем светло. Начинается день.
Я поднимаюсь с постели и прохаживаюсь по комнате.
Картины в рамах смотрят на меня.
Здесь нет только Валантена. Что-то всегда не позволяло мне взять его,
хотя в Париже у меня бывали подходящие случаи. Но я не мог чего-то
преодолеть. Может быть, это оттого, что слишком лично к нему отношусь. Он
самый великий из всех художников, самый человечный, самый близкий мне. Мой
единственный друг.
Я люблю многих живописцев, но, когда вижу Валантена или думаю о нем,
все другие отходят, бледнеют и опускаются, а он остается один.
Я вскрикнул, когда первый раз увидел картину Валантена - то была копия
с "Отречения святого Петра". И лицо молодой женщины на полотне осталось
навсегда со мной. Лицо с короткими густыми черными волосами, с низким
лбом. Не тупое, а как бы обещающее познать.
Это качество пробуждения есть во всех картинах Валантена. Удивительно
живые лица смотрят с его полотен. На них отчетливый отпечаток времени,