"Север Гансовский. Башня (Авт.сб. "Человек, который сделал Балтийское море")" - читать интересную книгу автора

городом стоял гул американской авиации, осыпались и рушились дома.
Зима в долине По выдалась неожиданно суровой. Всю предшествующую ночь
мело снегом. Мы мерзли. Окраина Кастельфранко, где проходила наша оборона,
побелела. Но к середине дня ветер утих, тучи стали расходиться, в высокое
небо взлетела стая голубей, пересеченная солнечным лучом.
Я поднялся из окопа и пустыми, покинутыми переулками, где только
посвистывали пули, пошел к собору.
Я вступил в растворенные двери, стекло хрупало под ногами. И увидел в
алтаре картину Джорджоне "Мадонна Кастельфранко". В большом сумрачном
соборе откуда-то сверху падал свет и освещал ее.
Четыреста пятьдесят лет назад, в тысяча пятьсот четвертом, полководец
Туцио Костанцо заказал молодому художнику образ мадонны для семейной
капеллы. Тогдашняя венецианская традиция требовала для подобных картин
изображать мадонну в виде царственной женщины, торжественной, восседающей
на высоком троне над толпой святых, одетых в богатые праздничные одежды.
Джордже - позднее за величие духа он был прозван Джорджоне, то есть
Большой Джордже, - написал картину примерно в этой манере. Мадонна сидит
на троне, у ее ног молодой рыцарь в темных латах и монах. Но латы рыцаря
вовсе не роскошны, а на монахе (это, вероятно, святой Франциск) грубая
простая ряса, перевязанная веревкой. Невысокая красноватая стенка
огораживает трон сзади, а за ней исполненный ясной и мягкой красоты пейзаж
Италии: долина, группа деревьев и озеро, окутанное голубой дымкой.
Лицо мадонны погружено в глубокую задумчивость и грусть. Молча стоят у
подножия, как верные стражи, рыцарь и монах и тоже смотрят на зрителя.
Композиция вещи приведена художником в состояние тончайшего равновесия -
такого равновесия, которое придает всему, что там есть, жизнь, движение,
душу. Мария, задумчивый рыцарь и монах, протянувший к зрителям руку, не
глядят друг на друга, но все трое связаны единым чувством и как бы
прислушиваются. Простые строгие ритмы высокого трона членят картину по
вертикали, стремят ее вверх и как бы поют хорал, поднимающийся все выше и
выше...
Я стоял и смотрел, черный, грязный, с автоматом в руке.
Удивительная чуткая тишина была в этой картине. И в этой тишине было
слышно, как бьется мое собственное сердце, как бьются сердца Марии, рыцаря
и монаха, и больше того - как стучит и трепещет сердце израненного мира
там, за стенами собора.
От картины Джорджоне исходила просьба... призыв... веление к гармонии,
миру и справедливости.
Я стоял и постепенно понимал, что должен взять эту вещь.
Но тут позади резко заскрежетала дверь, царапая железной обивкой по
стеклу и камню, ворвался звук выстрелов, рев самолетного мотора, и с ними,
оглядываясь, быстро, вкрадчиво в собор вошел некий Хассо Гольцленер,
капитан полицейской роты, которая тогда отступала вместе с нами. О
Гольцленере было известно, что он несколько лет состоял помощником
коменданта лагеря Берген-Бельзен. (В листовках, которые сбрасывал на нас
генерал Александер, имя капитана было также названо в числе военных
преступников, ответственных за расстрел заложников в Равенне.)
В распахнутой шинели, крепкий, широкогрудый и энергичный, он скорыми,
легкими шагами подошел к алтарю, посмотрел на картину, оглянулся на меня и
сказал, что собирается взять ее.