"Север Гансовский. Башня (Авт.сб. "Человек, который сделал Балтийское море")" - читать интересную книгу автора

стороны трава. Побуревшие редкие деревья. Дальний лес подернулся туманом.
Неуютное, холодное время. В природе разлиты какое-то отрицание, пессимизм,
мокрый, слякотный. В такую пору, идя по расшлепанной дорожке, перепрыгивая
через лужи, хочется медлительно передумывать, грустно и трезво
переоценивать все, что случилось за лето... Не так-то все оно и хорошо
было, если вдуматься.
Я встретился с его картиной в тот день, когда пришло известие, что
Вейган, командовавший французскими войсками, объявил Париж открытым
городом. В наш полк в Безансоне приехали высокие чины фашистской партии.
Нас выстроили четырехугольником, раскормленная туша в коричневом мундире,
в золоте поднялась на трибуну, и понеслись слова: "Установление нового
порядка в Европе... Миссия оздоровления... Гитлер - друг своих друзей,
вождь своего народа..."
После митинга нас распустили, и я ушел в покинутый сад, чтобы быть
вдвоем с картиной Диаза.
Итак:
"Святое семейство" Яна ван Гемессена.
"Зимний пейзаж" Генриха Сафтлевена Младшего.
"Осень в Фонтенбло" Нарсиса Диаза.
"Вечерний пейзаж" Жюля Дюпре.
"Танкред и Эрминия" Никола Пуссена. (Повторение.)
Это уже немало. Редкий музей крупного города может похвастать таким. Но
ведь война была большая. Она длилась бесконечно долго и давала мне
возможность еще и еще пополнять коллекцию...
Отдыхаю. За окном начинает стучать капель. Весна.
Уже совсем рассвело. Картины на правой стене тоже стали отчетливо
видны.
Лежу на постели и смотрю на них.
Первое, ближе всех к окну, полотно русского художника Ивана Шишкина
"Рожь".
Я взял ее в России в сорок первом году.
В сорок первом в июне на Восточном фронте все было похоже на Польшу или
Францию. Огромный город Минск пал на пятый день войны - точно как
планировалось в штабе группы армий "Центр". (Во всяком случае, так было
объявлено.) Советские, правда, проявили новое для нас упорство в
пограничных боях. Но потом пошло привычное: беженцы со смятенными лицами
заполнили дороги, на запад потянулись колонны пленных.
Германский воин - особенно во втором эшелоне - похохатывал. Что,
ребята, здесь я и возьму себе поместье! Подходящее местечко. А славян мы
заставим работать, как думаешь, Михель? Это и будет настоящее
национал-социалистское решение вопроса... Но те, кто шел в передовых
частях, помалкивали. Русские беспощадно отбивались. Докладывали о
неожиданно больших цифрах наших потерь: огромными стаями бумажки,
извещения о смерти, полетели и опустились на города Германии...
Странно, что я, вообще-то никогда не отличавшийся политической или
военной прозорливостью, едва ли не по первым встречам с русскими - с
пленными и особенно с теми, кто в оккупации с мрачным, замкнутым лицом
следил за нашими колоннами, - почувствовал, что в Советском Союзе Гитлеру
придется туго. Я задохнулся от прилива радости и надежды.
Картину "Рожь" я взял в Киеве. (Впрочем, не знаю, называется ли она