"Север Гансовский. Башня (Авт.сб. "Человек, который сделал Балтийское море")" - читать интересную книгу автора

немножко заразно. Когда бывшие знакомые видят меня в дешевом, обтрепанном
костюме, исхудавшего, с неподвижным взглядом, они покачивают головой и
говорят себе не без тайного самодовольства: "А мы-то думали, что он далеко
пойдет". Они как бы жалеют, что этого не получилось, грустят, но эта
грусть их ласкает.
Но я-то действительно далеко пошел. Только не туда, куда они думали...
Вот наконец особняк Пфюлей. Здесь Валантен.
Тяжело отплывает огромная дверь, ей, пожалуй, лет двести. Матово сияют
мраморные плиты пола. Вестибюль.
- Добрый день, герр Бюкинг.
- Добрый день, герр Кленк.
Однорукий швейцар-инвалид приподнимается на своем стуле, прикладывает
пальцы к фуражке.
- Могу я пройти?
- Пожалуйста, герр Кленк.
Один зал, другой, третий... Я тихонько толкаю приоткрытую дверь.
Вот он, Валантен. Его "Автопортрет".
Он сидит у грубо сколоченного стола. В руках его черная гитара.
Итальянская лакированная гитара, которую он привез из Рима.
Долго-долго мы смотрим друг на друга.
Какое у него прекрасное лицо! Наверное, Паскаль был похож на него.
Паскаль - математик, философ, поэт. Хотя это и естественно, поскольку у
Валантена типично французская внешность: чуть заостренные скулы, большие
черные глаза, узкий подбородок, который сейчас украшает бородка.
Как много в его взгляде! И разум, и тревога, и вопрос...
Он знает все: в его глазах и резня Варфоломеевой ночи, и вспышка
дульного пламени под Верденом, и многое другое. Но в его взгляде есть
нечто такое светлое, что слезы выступают у меня на глазах, когда я думаю
об этом. Он верит.
Он!.. А я?..
Мне стыдно было б жаловаться на судьбу. Они посещали меня так часто -
гении Разума, Воображения, Любви, Настойчивости и даже Ненависти, которая
также побуждает к упорному труду. Но никогда в своей жизни я не знал еще
одного. Поэтому все, сделанное мною, сразу теряет цену и рассыпается в
прах.
Надежды - вот чего у меня нет.
А у Валантена есть. Я не понимаю, откуда он берет ее. Но я должен это
узнать.
Уже давно, с нашей первой встречи в сороковом году, когда я пришел в
столицу поверженной Франции вместе с армией завоевателей, один только
Валантен и убеждает меня в необходимости жить. Ему известно обо мне все: и
мои муки на парижских мостовых, где я бродил в ненавистной зеленой форме,
и робкие радости по возвращении в университет, и бессонные ночи работы над
моим открытием...
Он тихонько перебирает струны. Я остановился, прислонился к стене. Друг
мой. Брат! Долго-долго мы глядим друг другу в глаза, потом я тихонечко
отступаю и прикрываю за собой дверь.
Опять пришло то, что всегда бывает при моих встречах с Валантеном. Он
помог мне. Каким-то странным ходом интуиции я увидел, как нужно сделать
расчет Крейцера. Причем сделать его действительно методом Монте-Карло.