"Валерий Николаевич Ганичев. Росс непобедимый (Исторические повествования) " - читать интересную книгу автора

о сем великом сражении, когда весь флот турецкий был уничтожен. Но если
говорить правду, то этой великой баталии он и не видел. Помнит только, что
вошли они в бухту прямо на турецкие корабли, а дальше был такой пушечный
гром и пламень, что упомнить весь ряд боя он не мог, ибо послан был на
вторую палубу помогать бомбардирам. А там только дым, пламя и горечь.
Виктория была величайшая!
И после этого в каких только местах не побывал он, чего только не
насмотрелся. Вроде и до этого повидал немало. Матушка все ахала, когда он
про странствия свои поведывал. Не верила, что такие чудеса на свете
бывают. Батюшка, повоевавший в Семилетней войне, за границами бывал, но
только на севере, в нищей Польше и разоренной боями Пруссии. Поэтому сыну,
прибывшему на поправку, не перечил, но, когда тот сильно расходился,
ехидно подмигивал, попыхивая трубочкой.
А Егор и сам бы не поверил в то, что с ним произошло. Но было же!
Было! Разрубил его проклятый янычар, когда штурмовали они бейрутскую
крепость. Собственно, крепость-то уже тогда взяли. И он с небольшим
отрядом моряков и солдат шел по улицам, к знаменитому рынку. Там надо было
объявить, что торговля разрешается и может идти, как обычно, только без
пошлины в турецкую казну. И вдруг у самого рынка невесть откуда выскочил
на них обезумевший янычар. Конь под ним вздыбился, и янычар не глядя
разрядил в Трубина пистолет, а кривой саблей полоснул его по щеке и ударил
по руке. Уже падая и не чувствуя руки, Егор увидел, как на штыках уплывал
отчаянный янычар со своего коня. Помнит, как склонилось над ним женское
лицо и что-то громко говорил мичман Скорупа.
Через несколько часов он понял, что лежит в глинобитной хижине, а
пальцы на руке хотя и медленно, но разгибаются.
Тогда эта черная молодая женщина повела рукой, и ему стало легче и
радостней, иголочки закололи в пальцы. Кровь пошла быстрее, и он пытался
встать. Она строго улыбнулась и жестом приказала лежать, потом кого-то
поманила пальцем. В дверь тихо вошли матрос Никита Михайлов и мичман
Скорупа. Егор опять захотел приподняться. Они замахали на него руками:
"Лежи! Лежи!" Никита почти шепотом заговорил:
- Вот она тебя выходила. Айсоры, говорит, их народ зовется, а лечит
не по-нашему, не шепчет, не заговаривает. Поит травой и руками все
машет. - Мичман потрогал усы, махнув головой в сторону айсорки, весело
подмигнул: - Я бы тоже у такого лекаря полечился.
Айсорка, казалось, поняла и помахала пальцем перед Скорупой, и он
сразу подтянулся, стал серьезным и уже больше не шутил.
- Пришли тебя забирать, Егор. Завтра эскадра уходит в море.
Женщина опять поняла и показала ему рукой, два раза приподняв ладонь
кверху, чтобы вставал. Егор боязливо посмотрел и потом решительно
приподнялся, сначала на колени, а потом, опираясь на Никиту, выпрямился во
весь рост. Он с горечью посмотрел на айсорку и понял, что больше не увидит
ее никогда. А она, опрокинув на него взгляд своих черных восточных глаз,
подошла, поцеловала, навсегда оставив запах кедра, лаванды и роз, и
легкими толчками направила его вперед.
Вечером на корабле Егор приготовил бумагу, взял перо и, написав
"Дорогая Екатерина Ивановна!", отодвинул лист в сторону, надолго
задумался. И лишь через несколько месяцев продолжил:
"Снова мы в Ливорно. Здесь я увидел женщину необыкновенной красоты. О