"Наталья Галкина. Пишите письма (Роман) " - читать интересную книгу автора

мои ограды, пределы? граница моя? как проникает в палестины мои Большой
Простор? что мне измерения его? не туман ли сгустившийся крепостные стены
мои?

Аэродинамическая труба меридиана влачила меня, северный ветер упирался
в лопатки, снег набивался под воротник, в румынки, в складки почтальонской
сумки, снегу хотелось пробраться к корреспонденции, поиграть с конвертами в
супрематизм - в белое на белом. Сквозняк переулков, порывы из-за угла
высекали из глаз новоблагодатные слезы, которых не видел никто, ибо я
успевала утереть их запорошенной рукавичкой. Идя, я бормотала только что
придуманные стихи, тут же забывая их: "Идти за облаками знамен никто меня не
принудит, мы отложим любовь до лучших времен, но лучших времен не будет".

"Слеза социализма", одна из городских жилых единиц в духе Корбюзье,
привлекала внимание издалека чугунно-серой массою, залепленной уймой
крохотных высоких балкончиков и изрешеченной мелкими угрюмыми окнами. Дом
снабжен был солярием, на котором никто никогда не загорал (чай, мы не в
Марселе, ни солнца, ни особой жары, пылища, да и привычки нет), и поначалу
вовсе лишен кухонь: в порядке категорической борьбы со "старым бытом" на
первом этаже имелся большой пищеблок столовой.

Размашистые коридоры выкрашены были в уныло-голубой цвет, невыносимо
голубой, нечеловеческий, кладбищенский; кажется, жильцы относились к тому
равнодушнее дальтоников. Всякий коридор, то есть этаж, начинался с пустого
прямоугольника, задуманного первопроходцем-архитектором как общий гардероб.
Просуществовал гардероб недолго: стали вбивать в стену гвозди, ставить и
вешать в квартирокомнатах при входе старые мещанские вешалки. Пустой
прямоугольник в начале уравновешивался душевой и кухней в конце. В центре
коридора пребывали сдвоенные туалеты, чьи двери вечерами помечались
выразительной очередью. Утрами иные несознательные жильцы крались к ним с
трехлитровыми банками или с детскими горшочками. Лифта в доме не было,
лестницы были тяжкие, даже я, поднимаясь, задыхалась.

На втором этаже за тремя дверями комнатоквартир жили три писателя,
Уваров, Умаров и Наумов. Они постоянно получали письма. Наумов называл
соседей Вауровым и Муаровым, а те его в отместку - Себенаумовым. Поскольку
они почли за долг подарить мне свои произведения, я незамедлительно
ознакомилась с их творчеством.

Напротив трех их дверей располагались двери трех коммунальных дядек:
Збышека, Рубика и Бобика (соответственно, Збигнева, Рубена и Бориса). Дверь
общественного туалета их конца коридора оклеена была оборотной стороною
обоев и испещрена стихами и изречениями на каждый день: "Бобик, поцелуй
Рубика в лобик", "Рубик, подари Бобику кубик", "Толик, ты алкоголик". На что
Толик отвечал: "Петик, а ты педик". И даже малограмотный вор в законе стих
приписал: "Васик, ты пидорасик". Васик не имел склонности к рифмам, ответил
краткой непечатной прозою.

Время от времени по коридору проходил, качаясь, человек в тельняшке.
Был он лыс, небрит, пьян в дым, мрачно жевал язык. До того я никогда таких