"Наталья Галкина. Ночные любимцы. Повесть" - читать интересную книгу автора

Б. и т. д., -- дневники не являлись таковыми, скорее,
представляли собой ночники, он фиксировал мелькание мысли,
порхающей перед сном с факта на факт. То же и с письмами, своего
рода дневниками души, фрагментами несуществующего
метафизического диалога, бесконечными монологами существа,
которому не с кем поговорить. Отчасти психотерапевтические
тексты. Но и не только.
Датированные, они восстанавливали причудливую хронологию его
странствий; он менял с легкостью место и время; жизнь его была
дискретна: попадая тридцатилетним в Алеппо сороковых годов
восемнадцатого столетия, тридцатилетним выныривал он в
шестидесятом году того же века в России. Можно было прочертить
траекторию его пути, у меня в руках находился документ.
Но главное (я думаю, именно поэтому он не сжег старые бумаги, не
расставался с ними, с такой уликой инобытия) -- передо мной
медленно раскрывало несуществующий сюжет поразительное
литературное произведение.
Пропитанное пространством и ядом разновременных весей и городов.

Странно было мне чувствовать себя первой и единственной
читательницей; словно письма свои -- все! -- он писал именно
мне! Хотя, если бы можно было опубликовать его текст, то же, я
полагаю, чувствовал бы каждый читающий. Правда, читающий читал
бы поспокойней, воспринимая написанное как игру воображения,
авторский выверт; я же знала: все правда. Ужасная, как всегда, и
невыносимая, по обыкновению.
Похоже, иногда он мог возвращаться во времени, его носило и в
конец двадцатого века, а оттуда попадал он в середину
девятнадцатого, чтобы попребывать там и двинуться... слово
"дальше" не подходило, другого искать я не стала.
Жар шел от пожелтевшей безжизненной хрупкой бумаги, у меня
горели пальцы, пылали щеки.
Встретилась мне и фраза из волшебной книжки с проявляющимися и
пропадающими строчками типографского палимпсеста: "О Восток! Я
никогда не пойму твою психоделическую душу!"
Менялся тон, менялась и тематика писем, в зависимости от того, к
кому он обращался, и непостижимым образом вставали из небытия,
такие разные, одержимый ученый-энциклопедист, художник,
математик, астроном и геометр Ла Гир, легкая и веселая Анна,
насмешливый, злой и нежный дуэлянт Савиньен, добрый и
бесшабашный Петрович, мудрая красавица Фатьма, любительница
шахмат и сластей, и ряд эпизодических, но весьма выразительных
персонажей. Разумеется, мои эпитеты и характеристики условны и
наивны, как школьное сочинение.
К утру все было дочитано.
В одном из писем в маленьком пергаментном пакетике лежали
причудливые семена нездешних растений, готовые прорасти, если
Бог даст и Аллах смилостивится.
В другом конверте нашла я портрет, точнее, гравюру с женского
портрета, очевидно, изображающую Анну (если верить подслушанной