"Наталья Галкина. Ночные любимцы. Повесть" - читать интересную книгу автора

мною фразе Камедиарова), потому что, минус костюм, минус цвет
волос, минус гравировальная игла, это была я.
Писем, предназначавшихся Хозяину, было четыре: от Петровича, от
русской княгини Урусофф, от сэра Хьюго Уэзерли и неизвестно от
кого невесть что арабской или персидской кружевной вязью. Как
написанный левшою завиток у буквы "джим". Соответственно, надо
думать, с буквами "джим", "алиф", "лам", "ра" и т. п., чьи
очертания были мне неведомы.
"Я жил очень долго и мало что понял. И вот сейчас, кажется, --
писал он Ла Гиру, -- я стою на пороге понимания жизни".
"Мало сделал я добра, -- писал он Петровичу, -- может, поэтому
представляется мне, что я не жил вовсе. Когда мы воистину люди,
нашей страной обитания должен быть долг".
"Все города похожи, -- писал он Фатьме, -- все времена подобны,
и путешествие -- воистину рай для дураков. Ибо душа и без того
странница, так, стало быть, необязательно перемещаться телесно".

"Попадались мне люди, -- писал он Анне, -- поражавшие
воображение мое, например, человек, сажавший сад на клочке
земли, чья жизнь напоминала притчу. Он таскал землю и ил от
подножия горы вверх по горной тропе в плетеных корзинах. Сель и
потоки тающей воды смывали землю с каменной террасы. Он опять
покрывал ее землей. Наконец посадил он сад. Деревья и кустарники
уничтожил очередной сель. Он посадил сад вторично. Ударила
засуха, а сам он валялся в лихорадке и не смог спасти от засухи
саженцы и рассаду. Он посадил третий сад. Когда яблони отцвели,
и абрикосы отцвели, и гранаты, и готовы были плодоносить, сад
вырубили воины врага. Сейчас у него растет четвертый сад. Что
такое "сейчас", Анна? Я не знаю. Сам я ни одного дерева не
посадил. В отличие от тебя".
"Дорогой Хьюго! -- обращался он к Уэзерли. -- Вы редкость,
потому как ни в чьей помощи не нуждаетесь, напротив, оказываете
ее другим. Вас любят потому, что вам ничья любовь не нужна".
"Я не Мельмот Скиталец, не Агасфер, не Синдбад-аль-бахри, ни
один из великих образов мне не впору; я всего-навсего пьющий
ветер времени бедуин из пустыни людских судеб, -- писал он
Савиньену. -- Ты великий стилист, Сирано, и мои изыски, коим
обязан я витиеватой и приподнятой восточной манере изъясняться,
вероятно, покажутся тебе смешными и достойными твоих бурлескных
пародий".
"И теперь, как прежде, -- писал он Фатьме, -- властно над нами
благоуханное дыхание пророка Исы, способное воскрешать мертвых.
Есть мертвые, которых хотел бы я видеть живыми, есть время и
место, закрытые для меня, где хотел бы я жить, но все врата
распахнуты для меня, кроме этих. И одна из тайн мироздания --
невозможность для Бога нарушать законы Природы, созданной им
самим".
"Музыка не обращена к зрению, разве что к духу, -- писал он
графине Урусовой, -- однако есть у меня один навязчивый
зрительный образ, связанный с Иоганном Себастьяном Бахом