"Наталья Галкина. Ночные любимцы. Повесть" - читать интересную книгу авторамною фразе Камедиарова), потому что, минус костюм, минус цвет
волос, минус гравировальная игла, это была я. Писем, предназначавшихся Хозяину, было четыре: от Петровича, от русской княгини Урусофф, от сэра Хьюго Уэзерли и неизвестно от кого невесть что арабской или персидской кружевной вязью. Как написанный левшою завиток у буквы "джим". Соответственно, надо думать, с буквами "джим", "алиф", "лам", "ра" и т. п., чьи очертания были мне неведомы. "Я жил очень долго и мало что понял. И вот сейчас, кажется, -- писал он Ла Гиру, -- я стою на пороге понимания жизни". "Мало сделал я добра, -- писал он Петровичу, -- может, поэтому представляется мне, что я не жил вовсе. Когда мы воистину люди, нашей страной обитания должен быть долг". "Все города похожи, -- писал он Фатьме, -- все времена подобны, и путешествие -- воистину рай для дураков. Ибо душа и без того странница, так, стало быть, необязательно перемещаться телесно". "Попадались мне люди, -- писал он Анне, -- поражавшие воображение мое, например, человек, сажавший сад на клочке земли, чья жизнь напоминала притчу. Он таскал землю и ил от подножия горы вверх по горной тропе в плетеных корзинах. Сель и потоки тающей воды смывали землю с каменной террасы. Он опять покрывал ее землей. Наконец посадил он сад. Деревья и кустарники уничтожил очередной сель. Он посадил сад вторично. Ударила засуха, а сам он валялся в лихорадке и не смог спасти от засухи и абрикосы отцвели, и гранаты, и готовы были плодоносить, сад вырубили воины врага. Сейчас у него растет четвертый сад. Что такое "сейчас", Анна? Я не знаю. Сам я ни одного дерева не посадил. В отличие от тебя". "Дорогой Хьюго! -- обращался он к Уэзерли. -- Вы редкость, потому как ни в чьей помощи не нуждаетесь, напротив, оказываете ее другим. Вас любят потому, что вам ничья любовь не нужна". "Я не Мельмот Скиталец, не Агасфер, не Синдбад-аль-бахри, ни один из великих образов мне не впору; я всего-навсего пьющий ветер времени бедуин из пустыни людских судеб, -- писал он Савиньену. -- Ты великий стилист, Сирано, и мои изыски, коим обязан я витиеватой и приподнятой восточной манере изъясняться, вероятно, покажутся тебе смешными и достойными твоих бурлескных пародий". "И теперь, как прежде, -- писал он Фатьме, -- властно над нами благоуханное дыхание пророка Исы, способное воскрешать мертвых. Есть мертвые, которых хотел бы я видеть живыми, есть время и место, закрытые для меня, где хотел бы я жить, но все врата распахнуты для меня, кроме этих. И одна из тайн мироздания -- невозможность для Бога нарушать законы Природы, созданной им самим". "Музыка не обращена к зрению, разве что к духу, -- писал он графине Урусовой, -- однако есть у меня один навязчивый зрительный образ, связанный с Иоганном Себастьяном Бахом |
|
|