"Наталья Галкина. Ночные любимцы. Повесть" - читать интересную книгу автора

дому.
-- Лена, правда -- страшная, а ложь -- отвратительная. Идите
выспитесь, напейтесь кофе, я надеюсь услышать про Ганса в
Пальмире вместе с вами. Если на то пошло, вам не следовало лезть
в чужие тайны. А коли так поступили, платите. Человек платит за
все. Придется забыть о правде и терпеть.
Польский сад приветствовал меня сиренью.
Я только что рассталась с ангелом, велевшим мне забыть о правде.
Комедия дель арте закончилась, мне предстояло жить по системе
Станиславского. Идиллия растворилась, компания распалась.
Впрочем, за Шиншиллу я порадовалась. Впрочем, какое было мне
дело до того, что Хозяина принесло из восемнадцатого столетия? И
у меня теперь был знакомый ангел-хранитель. Не так и плохо.
Мужайся, медхен.
День, независимо от внешних событий, посвящен был внутреннему
монологу -- или диалогу: я уговаривала себя, в глубине души
чувствуя, что уже уговорила.
У каждого, думала я, карнавал на особицу: я надела чужую маску,
они сняли свои. Хотя кто их разберет, может, для кого-то из них
ночная роль естественней дневной, а дневная вынужденная?
Действительность, время, окружение провоцируют человека на
определенные поступки, на форму поведения, мало у кого настолько
велик запас упрямства и душевного здоровья или личных черт и
сопротивляемости, чтобы идти своей дорогой, не плясать в чужих
пьесах под дудку чужого дяди-режиссера. Да и не всякий поначалу
ощущает принуждение.
Однако мне жалко было прежних своих чувств по поводу ночной
компании в доме Хозяина, а новых чувств у меня пока не было, они
смутным туманом окружали меня, заволакивая испарениями даль; в
некотором роде я присутствовала, то есть участвовала, в
сотворении мира. Пузыри земли. Гейзеры. Болота. Хвощи.
Папоротники. Лава. Драконы и динозавры.

Я думала о Хозяине, сменившем в видении моем костюм, а в
остальном оставшемся собою. Неужели, думала я, сменить век --
всего-навсего поменять одежду? Позже я много раз вспоминала
Хозяина. Именно в те утра, когда меня охватывала лень, когда
попадала я в самую сердцевину ее дивного оцепенения, в омут
созерцательного застывания существа типа медузы, превращаясь в
орган сто шестого, никак не именующегося, не имеющего ни смысла,
ни цели, чувства, именно в утра лени меня навязчиво преследовал
его образ. Вот идет он по набережной, рука в кармане, усмехаясь.
Я ничего о нем не знала, но и ведала нечто, я подстерегала его,
как птичку (как если бы мышка подстерегала... ну, хоть грифа!),
подглядывала, подслушивала, письма и дневник его читала. Зачем?
В итоге я его сочинила, сочинила на свой лад, его придумывали
все, он был непостижим. Сочинение мое все время дрейфовало,
смещалось, меняло координаты, перемарывалось, превращалось в
прямо противоположный протейский текст.
К вечеру подивилась я собственной гибкости, готовности смотреть