"Тосиюки Фую. Дырявый носок (Современная японская новелла) " - читать интересную книгу автора

командами ближайшего завода и больницы, и те всегда уходили с позором. Никто
не мог сравняться с Оцукой. Как-то однажды к нам приезжала команда под
руководством бывшего профессионального бейсболиста, но и их Оцука легко
превзошел. Этот бывший профессионал утверждал, что Оцука - лучший игрок во
всей округе.
Хагино тоже входил в команду, но пока запасным. Оцука же был душой
команды, ее звездой. Про него и одну сестричку ходили разные слухи. Я
испытывал даже не зависть, а скорее ревность. Мне казалось, что в жизни
Оцуки таятся безграничные возможности. Ему исполнилось девятнадцать, и
осенью того же года он вернулся в общество. Говорили, что медсестра, ушедшая
с работы еще раньше, живет с ним. Я об этом ничего не знал. Он относился ко
мне по-прежнему, я же в своей зависти дошел до того, что стал его избегать.
Гордость не позволяла спросить, правда ли, что говорят про него и медсестру.
Встретив Оцуку в лепрозории на острове, я поразился тому, как он изменился,
мне показалось, что он постарел, а ведь нам было в то время по двадцать три
года!
Когда мы встретились четыре года спустя, не раз был случай поговорить,
и я все хотел спросить про медсестру. Не было уже ни ревности, ни зависти,
его прежнее молодечество как-то слиняло, и когда я видел его лицо -
задумчивое, хмурое, то не мог ни о чем спрашивать.
После этой встречи на острове случая повидаться с ним больше не
выпадало. В последний раз на пристани, залитой солнцем, когда мы провожали
его с острова, он купил и вручил мне красно-белую бумажную ленту.*
______________
* В Японии принято, провожая пароход, бросать с пристани стоящим на
палубе бумажные ленты вроде серпантина.

Он был гораздо здоровее меня, у него не было никаких внешних признаков
болезни. И вот Оцука умер, а я остался доживать. Впрочем, "остался
доживать", наверное, не слишком подходящее выражение для меня,
двадцатишестилетнего, ровесника умершего Оцуки. Но если вспомнить, что с
детства я страдал от соперничества с ним, если сравнить мою жизнь с ярким
горением Оцуки, то именно так и следует сказать - "остался доживать".
Сколько раз в холодной детской постели в общежитии я молился о том,
чтобы стать таким, как Оцука! И сколько раз я плакал, понимая, что никогда
не смогу сравняться с ним. Может быть, то была лишь юношеская
чувствительность?
Каждому - свое. Оцука не мог "остаться доживать", точно так же, как мне
не дано было жить подобно Оцуке. Я не в силах был подавить в себе зависть к
нему, даже когда он умер, хотя и само это чувство - привилегия живых.
Вокруг становилось шумно. Я положил в карман зажигалку Оцуки. Как-то
незаметно появившись, в садике кучками собирались люди, по виду рабочие.
Один сидел на скамейке, скрестив руки, втянув голову в плечи. Еще один стоял
с рассеянным видом, прислонясь к стволу тополя. Непохожие друг на друга, они
и вели себя по-разному: кто бродил взад-вперед, кто громко рассказывал
что-то хриплым голосом, а кто топтался на месте, один даже раскачивал
качели.
Постепенно их становилось все больше, мне казалось, что набралось уже
человек пятьдесят-шестьдесят. Раздался безмятежный звон колокольчика -
динь-динь! На дорожке появилась тележка продавца одэн. Рабочие сгрудились