"Франц Фюман. Еврейский автомобиль" - читать интересную книгу автора

свысока.
День за днем, все та же муштра и все та же скука, и мы ждали дня, когда
начнется поход, как дня избавления. Мы получим по крайней мере хоть
немного свободы, думал я, можно будет разок улизнуть, на квартирах за нами
не будут так строго следить, и, главное, мы повидаем свет: Литву и Латвию,
Белоруссию и Украину, Дон и Кавказ, Баку и Тифлис и, наконец, белый
мерцающий восток с мечетями и минаретами, с тайнами сералей и гаремов, с
причудливыми базарами. Мы повидаем свет, думал я, огромный далекий мир, а
не только эту зеленую холмистую равнину, на которую мы смотрим уже два
месяца. Равнину с окаймленной березами дорогой, с ольшаником и болотами у
подножия холма, на котором теснились наши палатки, и желтым, оскаленным,
как пасть дракона, карьером гравия, в котором мы стояли изо дня в день,
стояли по двое в ряд, и уставными приемами перекидывали гравий лопатой и с
тоской мечтали об украшенном павлинами троне и темном храме богини Кали.
Нет, хуже, чем дни под Мемелем, не мог быть даже пеший марш в Индию. Нет,
думал я, с чего-нибудь должно же начаться.
Один из дней - я помню, эта была суббота - начался особенно тяжко. При
утреннем построении команда "Направо равняйсь!" была выполнена
недостаточно четко, и фельдмейстер * [* Фельдмейстер - командное звание в
подразделениях имперской трудовой повинности.], бывший фермер из Виндхука,
приказал нам по шесть человек, а не по восемь, как обычно, поднимать
рельсы для узкоколейки, сложенные в углу. А сам принялся неспешно и с
удовольствием считать от одного до восьми.
Мы должны были приседать по пятьдесят раз, выполняя каждое приседание
на восемь счетов, с этой чудовищной тяжестью в руках. Вилли, самый слабый
из нас, свалился как сноп, у меня, как и у всех моих товарищей, руки были
разодраны в кровь, санитар ходил вдоль строя и мазал йодом царапины, а
фельдмейстер стоял на плацу, уперев руки в бока и слегка раскачиваясь,
орал, чтобы мы и не мечтали об увольнительных сегодня вечером и завтра в
воскресенье, он нам такого покажет, что мы потом на три месяца забудем
думать о бабах (он выразился грубее). Потом мы бегом и с песней спустились
в карьер, построились по два и начали перекидывать гравий, даже в шесть
утра было жарко, и я с ужасом думал, что будет в полдень. Руки горели, я
едва мог удерживать лопату, как вдруг прибежал связной из ротной
канцелярии и передал фельдмейстеру какое-то сообщение. Тот взглянул на
часы, приказал: "Работу отставить", и скомандовал "построиться". Мы
вылезли из карьера и замаршировали обратно. На этот раз не было никаких
придирок. "Начинается, - думал я, - начинается". Никакого сомнения. Это
было начало. Нам выдали перевязочные пакеты, стальные каски, по две банки
мясных консервов, и по пачке печенья (неприкосновенный запас), и, к
глубокому нашему изумлению, велосипеды - новые, с иголочки, выкрашенные в
коричневый цвет, и командир отделения, который выдавал новые, с иголочки,
выкрашенные в коричневый цвет велосипеды, смеясь, спрашивал, нет ли среди
нас кого-нибудь, кто не умеет ездить, тогда его придется обучить за
несколько ближайших часов. Но оказалось, что ездить умеют все. Мы получили
приказ сесть на велосипеды, и мы сели, и поехали вниз по дороге, и
радовались, что мы проедем по всему свету на велосипедах, а не протопаем
пешком. Мы подъехали к военному складу, расположенному неподалеку от
карьера, и составили там велосипеды, а фельдмейстер, который ехал впереди
на гоночном велосипеде, приказал нам входить в склад по шесть человек. Я