"Франц Фюман. Еврейский автомобиль" - читать интересную книгу автора

идти на фабрику или в бюро, сидели в трактире, казалось, что и солдаты
совсем свободны от службы. Пивные и кабаки были открыты весь день и всю
ночь, комендантский час отменили, отец сунул мне в руку бумажку в сто крон
и сказал, что эти исторические дни надо отпраздновать как следует, что
подобные дни повторятся, быть может, только через тысячу лет. Вот мы и
праздновали, а праздновать значило: в трактир, и вышибем дно у бочки! Мы
шли в трактир "У Рюбецаля", а оттуда в "Золотую звезду" и в "Голубого
быка", и в отель "Хеннель", и в "Горный замок", и в "Хижину у ручья", и в
кафе "Нейман", и всюду сидели солдаты: пехотинцы, артиллеристы, танкисты,
саперы и связисты. Всюду сидели солдаты и пили, и, черт побери, они умели
пить: еще бутылку, еще рюмку водки, еще кружку, еще литр и еще литр, и,
конечно, за все платили мы. Поддерживая, друг друга под руки и шатаясь,
брели мы из трактира в трактир. Мы заворачивали во все трактиры, и даже в
лавках, в которых обычно торговали навынос, нам освобождали парадную
комнату, втаскивали туда ящики с пивом, бутылки шнапса, столы и стулья. Мы
сидели там, и у каждого из нас были деньги в кошельке, и никто не считал
их, даже если они были последнее. Мы заходили повсюду и всюду пили и всюду
пели: мы подхватывали наших освободителей под руки, и, едва держась на
ногах, снова пили, и пели новую песню, которую принесли с собой
освободители. "В поле вырос маленький цветочек", - пели мы, а потом-три
раза кулаком по столу: бум, бум, бум, так что рюмки звенели, а если они
разбивались, тоже не беда - хозяин живо доставал новые, и теперь он не
ставил в счет разбитые, потому что для него наступил великий час.
Настал великий час для всех трактирных хозяев и всех лавочников: из
каждого кармана деньги текли рекой к ним в кассы, и им рук не хватало,
чтобы взять все, что им давали, и они тащили из погреба все новые ящики
шнапса-запас на годы, целые ящики шнапса стояли возле стойки там, где
обычно хватало двух-трех неполных бутылок. Каждый выкладывал последние
денежки, потому что теперь наступали распрекрасные времена: ни долгов, ни
забот, ни евреев, ни нужды, и мы бросали деньги на стол: "Еще по кружке на
всю компанию!" Хозяин тащил еще по кружке на всех, и капли пота дрожали на
его жирных щеках, и мы опрокидывали по кружке, и стучали по столу, и пели
про Эрику, а потом про Анну-Мари-ее сына назвали Августом, потому что это
случилось с ней в августе, - и о том, что кожа у моей девушки должна быть
золотисто-коричневой, точь-в-точь как у меня. И тут приходили девушки, и
каждая желала познакомиться с солдатом, и каждой доставался солдат, а то и
два, и три, и четыре, и, смотри-ка, даже недотроги пришли, и они тоже
разрешали солдатам лезть им под юбки, и те задирали им юбки, и хлопали их
по голым ляжкам, и расстегивали им блузки, и девчонки визжали, а женщины
стонали, и всюду играла музыка, хотя бы просто губная гармоника. Девушки
прижимались к своим солдатам, всюду танцевали: во всех распивочных и во
всех кабаках, во всех парадных комнатах, предоставленных солдатам, а потом
парочки исчезали, растворяясь в темноте ночи или в свете дня. Стерлись
границы дня и ночи: везде парочки, везде поцелуи, везде хриплое дыхание, и
везде музыка, и день и ночь открыты все кабаки, и так будет всегда,
всегда, всегда. Никто не знал, день сейчас или ночь, никто не знал, пьян
он или трезв, все бормотали что-то заплетающимися языками, и так прошли
день и ночь и еще день и ночь, и вдруг снова начались занятия в школе,
началась служба, начались будни, и откуда-то появилось что-то странное,
незримое, призрачное.