"Франц Фюман. Еврейский автомобиль" - читать интересную книгу автора

который стал для нас воплощением всех надежд и чаяний.
Вокруг на трибунах приветствовали нас, хлопали в ладоши, топали ногами,
махали руками, флагами, платками, пели песни, и все было как во сне,
ликующем, шумящем, парящем и бурном сне. Но ведь это происходило в
Германии, во владениях немецкой свободы и немецкого счастья! Так мы прошли
по дорожке стадиона, и я все время украдкой оглядывался, не увижу ли
фюрера, который, наверное, где-то здесь, среди ликующей толпы. Но я видел
только дорожку стадиона перед собой, а над ней ревущие трибуны, где не мог
различить ни одного лица, и справа и слева от дорожки стояла стена
эсэсовцев, мы промаршировали вдоль всего стадиона, и мне было грустно, что
я проглядел фюрера. Вдруг мы повернули, с нами слилась колонна, которая
двигалась нам навстречу, и, заглушая наш хор, грянул марш, а на трибуне,
совсем близко от нас, уже стоял фюрер. Он стоял в слепящем свете
прожекторов, совсем близко, величественный и одинокий, как бог истории, он
простер над нами руку, и его взгляд скользнул вдоль наших рядов. Я
подумал, что сердце мое остановится, если фюрер посмотрит на меня, и тут я
вдруг почувствовал, что вся моя жизнь навсегда отдана фюреру.
Потом, в автомобиле, который отец купил в прошлом году, мы снова
пересекли границу, чешский таможенник осмотрел наши чемоданы и долго
спорил с моим отцом. При досмотре таможенник обнаружил среди белья десять
пачек немецких сигарет и сказал, что мы должны заплатить пошлину, а отец
закричал, что это бесстыдство, что в этой стране немец не имеет права
курить немецкие сигареты без того, чтобы пражские евреи не наживались на
этом. Тогда пограничник просто-напросто забрал все сигареты, распечатал
пачки и выбросил в яму, где уже лежала целая куча распечатанных пачек
немецких сигарет.
Я дрожал от бессильной ярости, глядя на этот разбой, сжимал кулаки и
думал, что скоро пробьет час свободы.
Три недели спустя радиостанция "Германия" сообщила, что фюрер призвал
под ружье миллион резервистов, и вскоре после этого мне пришлось выдержать
горячее сражение с отцом, который хотел отправить меня вместе с матерью и
сестрой в Вену к своим деловым знакомым, чтобы мы переждали там этот
кризис. Я решительно отказался уезжать, теперь, сказал я, настают
исторические дни, и я хочу быть участником всех событий и сражаться, если
понадобится. В конце концов отец уступил, и я снова вернулся в Рейхенберг.
Серым, туманным сентябрьским утром я сидел в своей студенческой
комнатке в первом этаже дома фрау Вацлавек на Габлонцской улице, ко мне в
окно постучал мой друг Карли и, задыхаясь, крикнул, чтобы я скорее бежал в
спортивный зал, объявлена готовность номер два, чехи нападут сегодня на
спортивный зал. Он побежал дальше, чтобы оповестить остальных, а я
помчался вниз по Габлонцской улице к спортивному залу. Утро было холодное,
и я думал, что вот и наступил час испытаний.
Я был взволнован: мне еще никогда не приходилось принимать участие в
настоящей битве: несколько школьных драк, военные игры и дурацкие стычки с
чешской полицией, которые бывали у каждого из нас, в счет не шли. Теперь
же все начинается всерьез, настоящее сражение настоящим оружием.
Я слышал, как бьется мое сердце, и подумал о том, что чувствует
человек, которому всаживают нож под ребра. Я замедлил шаги, теперь я не
думал о ноже, я видел его воочию, нож сверкал у меня перед глазами, и,
когда я пробегал мимо Фердля, уличного торговца сосисками, - он