"Юлиус Фучик. Слово перед казнью " - читать интересную книгу автора

держаться на ногах и платить сыновний долг.
Но так, единым духом, всего не опишешь. В камере № 267 в том году было
оживленно, и все, что случалось, по-своему переживал и папаша. Обо всем этом
надо рассказать, и повесть моя еще не окончена (что даже звучит некоторой
надеждой).
В камере № 267 было оживленно.
Чуть ли не каждый час отворялась дверь и приходили надзиратели. Это был
полагающийся по правилам усиленный надзор за крупным "коммунистическим
преступником", но, кроме того, я просто возбуждал любопытство. В тюрьме
часто умирали люди, которым следовало остаться в живых. Но редко случалось,
чтобы не умер тот, в чьей неизбежной смерти были уверены все...
В нашу камеру приходили даже надзиратели с других этажей и заводили
разговор или молча приподнимали одеяло и с видом знатоков осматривали мои
раны, а потом, в зависимости от характера, либо отпускали циничные шутки,
либо принимали почти дружеский тон.
Один из них - мы прозвали его Мельником - приходил чаще других и,
широко усмехаясь, осведомлялся, не нужно ли чего-нибудь "красному дьяволу"?
Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Через несколько дней Мельник решает, что
все-таки "красному дьяволу" кое-что нужно, а именно - побриться. И он
приводит парикмахера. Это первый заключенный не из нашей камеры, с которым я
здесь знакомлюсь: товарищ Бочек. Усердие Мельника оказалось медвежьей
услугой; папаша поддерживает мне голову, а Бочек пытается тупой безопасной
бритвой прорубить просеку в моих мощных зарослях. Руки у него дрожат, и на
глазах выступают слезы, он уверен, что бреет умирающего. Я стараюсь
успокоить его.
- Не робей, приятель! Уж коли я выдержал допрос во дворце Печека,
авось выдержу и твое бритье.
Но сил у меня все-таки мало, и нам обоим часто приходится делать
передышку.
Через два дня я знакомлюсь еще с двумя заключенными. Гестаповскому
начальству дворца Печека не терпится; они посылают за мной, а так как
фельдшер всякий раз пишет на вызове Transportunfahiq (не способен к
передвижению), они распоряжаются доставить меня любым способом. И вот два
арестанта в костюмах коридорных ставят носилки у нашей двери. Папаша с
трудом натягивает на меня одежду, они кладут меня на носилки и несут. Один
из них это товарищ Скоршепа, будущий заботливый "хаусарбайтер", другой...
Когда мы спускаемся по лестнице, и я соскальзываю с накренившихся носилок,
один из несущих наклоняется ко мне и многозначительно говорит:
- Держись!
На этот раз мы не задерживаемся в канцелярии. Длинным коридором меня
несут дальше к выходу. В коридоре полно людей - сегодня четверг, день, когда
родным разрешается приходить за бельем арестованных. Все оборачиваются на
безрадостное шествие с носилками, во всех взглядах жалость и сострадание,
это мне не нравится. Я кладу руку над головой и сжимаю ее в кулак. Может
быть, люди в коридоре увидят и поймут, что я их приветствую. Это,
разумеется, наивная попытка. Но на большее я еще не способен, не хватает
сил.
На тюремном дворе носилки поставили на грузовик, двое эсэсовцев сели с
шофером, двое других, держа руку на расстегнутой кобуре, стали у моего
изголовья, и мы поехали.