"Макс Фриш. Назову себя Гантенбайн" - читать интересную книгу автора

его некомпетентность, затем любезно:
- Вам с сахаром? Он кивает.
- Пирожное? Он медлит.
- Торт "Энгадинский", - сообщает она, - к сожалению, уже начатый, -
добавляет она чистосердечно, - но совсем свежий.
Хотя он не любит пирожных, он просит положить ему ломтик. Первая его
трапеза в роли слепого! Торт - дело простое; надо просто водить вслепую
вилкой по тарелочке, пока не наткнешься. (Сложнее будет с форелью, которую я
люблю разделывать сам; Гантенбайну придется устроить из этого фокус: слепой,
который сам разделывает себе форель, притом ловчее любого официанта,
потрясающе, так что люди за столом просто диву даются и в восторге от
невероятного зрелища просят слепого, чтобы он и им разделал форель.)
- Ах, Боже мой, - говорит она, - ложечки. Она играет нескладеху.
- Это ужасно, - смеется она. - Я, знаете, совсем не хозяйка...
Вот, значит, роль, которую, кажется, хочет играть Камилла: не хозяйка.
Надеется ли она, что Гантенбайн принимает ее за интеллигентную женщину?
Значит, во всяком случае, не хозяйка; это уж наверняка. Причастна к
искусству? Гантенбайн понимает: во всяком случае, женщина, имеющая
профессию. А то бы она не бегала из-за каждой ложечки взад-вперед,
по-прежнему в своем меховом пальто цвета водорослей, весело, словно для нее
начинается новая жизнь. Это делает ее красивее, чем она в действительности,
по крайней мере моложе. Она наслаждается тем, что ее не видят, когда садится
на кушетку и подбирает под себя ноги, тихонько, чтобы Гантенбайн не заметил
этого и не истолковал
233
превратно, сбросив и поставив поблизости на ковер свои фиолетовые
туфли.
- Ничего! - говорит она. Что - ничего?
- На радость Тедди.
Должно быть, кусочек торта упал на ковер, но, так как это не было
подстроено, получается убедительно. Только Гантенбайну нельзя теперь
поднимать, нельзя говорить спасибо, когда Камилла сует на его тарелочку
новый ломтик вчерашнего энгадинского торта. Он втыкает в него вилку, как
будто это тот, прежний, который тем временем съедает собака. Почему у него,
слепого, нет собаки? Камилла представляет себе его испуг - еще бы,
почувствовать вдруг, как твоей икры касается бампер. Когда Гантенбайн просит
затем, чтобы оправиться от испуга, рюмку коньяку, она безуспешно ищет
бутылку, которую Гантенбайн видит уже довольно давно. Камилла ее не видит.
Он вынужден прийти ей на помощь, задевая своей тарелочкой, которую словно бы
хочет отодвинуть, бутылку с коньяком. Не прерывая разговора (о чем,
собственно?), Камилла идет на кухню, чтобы ополоснуть одну из двух коньячных
рюмок, а Гантенбайн, как знаток коньяков, не может не взять в руку
сомнительную бутылку, чтобы прочесть этикетку. Когда Камилла бесшумно
возвращается, по-прежнему в меховом пальто, но без туфель, как уже сказано,
потому и бесшумно, у Гантенбайна не только бутылка с коньяком в левой руке,
но он еще и держит в правой свои темные очки. Чтобы легче было прочесть.
Разительнее он не мог бы выйти из своей роли, но Камилла всего лишь
извиняется, что коньяка другой марки нет в доме, и только, наверно, испуг,
что теперь он окончательно изобличен, спасает его от жеста, который
насторожил бы Камиллу: сразу же снова надеть очки для слепых. Он не делает