"Макс Фриш. Homo Фабер" - читать интересную книгу автора

с другом, - кричал я, - зачем, хотел бы я знать (я сам слышал, как
кричал), и зачем мы все собрались вместе, если можно умереть и никто из
вас этого не заметит?..
Я был пьян.
Пили до самого утра. Не помню, когда они ушли и как; только Дик лежал и
спал.
К 9:30 заканчивалась посадка на теплоход.
У меня болела голова; я складывал вещи и был рад, что Айви мне
помогала, было уже поздно, но я попросил ее еще раз сварить кофе - она это
делала отлично; Айви вела себя трогательно и даже проводила меня на
причал. Она, конечно, плакала. Был ли у нее кто-нибудь на свете, кроме
меня, если не считать мужа, я не знаю; об отце и матери она никогда не
упоминала, помню только ее забавную реплику: "I'm just a deadend-kid" [я
дитя трущоб (англ.)]. Родом она была из Бронкса, а вообще-то я и в самом
деле ничего не знал об Айви; сперва я думал, что она балерина, потом - что
проститутка, но и то и другое неверно, скорей всего Айви и в самом деле
работает манекенщицей.
Мы стояли на палубе.
Айви в своей шляпке из перьев...
Айви обещала уладить все мои дела - и с квартирой, и со
"студебеккером". Я оставил ей ключи. Когда теплоход загудел и
громкоговоритель настойчиво попросил провожающих сойти на берег, я
поблагодарил ее за все, потом поспешно поцеловал, так как и в самом деле
уже пора было идти - сирены не умолкали, приходилось даже затыкать уши...
С трапа Айви сошла последней.
Я махал ей рукой.
Мне надо было сделать усилие, чтобы совладать с охватившим меня
волнением, хотя я и обрадовался, когда лебедки стали втягивать на борт
тяжелые канаты. День стоял безоблачный. Я был доволен, что моя поездка не
расстроилась.
Айви тоже махала.
"А все-таки она "свой парень", - думал я, хотя никогда ее толком не
понимал; я встал на станину лебедки, когда черные буксиры потащили нас
кормой вперед из гавани и все сирены снова загудели; я вынул свою камеру
(с новым телеобъективом) и снимал махающую мне Айви до тех пор, пока еще
можно было различить лица невооруженным глазом; потом я стал снимать выход
теплохода в открытое море, а когда скрылся из виду Манхэттен, принялся
ловить в объектив провожающих нас чаек.
Тело Иоахима надо было не в землю зарыть (я часто об этом думаю), а
сжечь. Но теперь уж ничего не поделаешь. Марсель был совершенно прав:
огонь - вещь чистая, а земля от ливня - от одного-единственного ливня -
превращается в жидкую грязь (как мы в этом убедились на обратном пути),
она начинает шевелиться от бесчисленного множества личинок, становится
скользкой, как вазелин, а в свете зари кажется гигантской лужей зловонной
крови, месячной крови, кишащей головастиками, посмотришь - в глазах рябит
от их черных головок и дергающихся хвостиков, точь-в-точь сперматозоиды, в
общем - ужасающая картина. (Я хочу, чтобы меня непременно кремировали.)
На обратном пути мы почти не останавливались, не считая, правда,
ночевок, - без луны было слишком темно, чтобы ехать. Ливень не затихал всю
ночь, все вокруг бурлило, мы не выключали фар, хотя и стояли на месте, гул