"Макс Фриш. Homo Фабер" - читать интересную книгу автора

высказываться по поводу моей деятельности - вернее, по поводу ЮНЕСКО:
инженер как белый миссионер новой формации; индустриализация как новейшее
Евангелие вымирающей расы, стандарт жизни как эрзац смысла жизни...
Я спросил, уж не коммунист ли он?
Марсель стал уверять меня, что нет.
На третий день пути, когда мы снова продирались сквозь кустарник без
какого-либо ориентира, просто стараясь держать направление на Гватемалу, я
понял, что с меня довольно.
Я был за то, чтобы повернуть назад.
- Ехать так, наобум, пока не израсходуем горючее, просто идиотизм, -
сказал я.
Герберт вытащил карту.
Больше всего меня почему-то раздражали саламандры - в каждом бочажке,
да что там в бочажке, в каждой крохотной лужице ими кишмя кишело; и
повсюду какая-то вакханалия совокуплений, вонь стояла несусветная - запах
размножения или там разложения, черт его разберет!
Бушующее плодородие: плюнь на землю - и тотчас пробьется росток.
Карту эту я уже видел: масштаб 1:500000, даже с лупой ничего не
разглядеть - белая бумага, на ней голубоватая линия реки, линия границы,
ровная, как по линейке, и параллель - вот и все...
Я был за то, чтобы повернуть назад. Я не боялся (чего бояться!), но эта
затея явно не имела смысла. Только ради Герберта мы все же двинулись
дальше, и зря, потому что вскоре мы действительно выехали к реке, которая
не могла быть ничем, кроме Рио-Усумансинта - границей Мексики и Гватемалы,
точнее, к ее руслу, кое-где пересохшему, а кое-где заполненному стоячей
водой, - во всяком случае, течения видно не было. Переправиться на тот
берег было делом нелегким, даже если найти брод, но все же, как нам
казалось, возможным, и Герберт гнал нас вперед, не давая ни минуты
роздыха, хотя мне очень хотелось выкупаться; он повел машину по берегу,
пока мы не нашли место, где можно было переправиться и где, как потом
выяснилось, переправлялся и Иоахим.
Я полез в воду.
Марсель тоже стал купаться. Отплыв от берега, мы перевернулись на спину
и лежали, плотно сжав губы, чтобы не хлебнуть зацветшей воды - она была
мутная, теплая, вонючая, и от каждого движения на поверхности вздымались
пузырьки, но все же это была вода, и наслаждаться купанием мешали только
мириады стрекоз, Герберт, который безудержно рвался вперед, да мысль, что
здесь могут быть змеи.
Герберт остался на берегу.
Наша машина по оси увязла в рухляке (или в чем-то еще, - в общем, в
какой-то жирной глине); Герберт заливал в бачок горючее.
Тучи бабочек дрожали в воздухе.
Вдруг я увидел в воде ржавую канистру, из чего можно было заключить,
что Иоахим (а кто же другой?) тоже заправлялся когда-то здесь горючим, но
я промолчал и продолжал купаться, а Герберт тем временем пытался вывести
машину из липкого рухляка.
Я был за то, чтобы повернуть назад.
Из реки я не вылезал, но внезапно меня охватило отвращение - сонмы
гнусных насекомых, пузырьки и тусклые блики солнца на гнилой воде; а когда
лежишь на спине, небо кажется миской, полной диковинных овощей: узорчатые