"Макс Фриш. Homo Фабер" - читать интересную книгу автора

первого разговора с представителем "Эшер - Висе" и решил, со своей
стороны, принять предложение и как можно скорее отправиться в Багдад. И
сегодня я еще готов оспаривать ее утверждение, будто я до смерти испугался
того, что она мне сказала; я только спросил: "Ты уверена?" Что там ни
говори, вполне деловой и разумный вопрос. Я растерялся лишь от той
безапелляционности, с какой она мне сообщила эту новость; я спросил: "Ты
была у врача?" Тоже вполне деловой и дозволенный вопрос. У врача она не
была. Она и так знала! Я сказал: "Подождем еще две недели". Она
рассмеялась, потому что была абсолютно уверена; и мне стало ясно, что
Ганна уже давно это знала и все же молчала; только потому я и был так
растерян. Я взял ее руку в свою, но не нашелся что сказать, это правда; я
пил кофе и курил. До чего же она была разочарована! Я не плясал от
радости, что стану отцом, это правда, для этого международное положение
было чересчур серьезным. Я спросил: "У тебя есть врач, к которому ты
можешь обратиться?" Конечно, я имел в виду только осмотр. Она кивнула.
"Это вещь немудреная, - сказала она, - это устроить нетрудно". Я спросил:
"Что ты имеешь в виду?" Потом Ганна утверждала, будто я почувствовал
облегчение, как только узнал, что она не хочет ребенка, и даже пришел от
этого в восторг - поэтому я и обнял ее за плечи, когда она заплакала. Но
она сама, да, именно она не захотела больше об этом говорить; и тогда я ей
рассказал о фирме "Эшер - Висе", о месте в Багдаде, вообще о перспективах
инженера. Все это ни в какой мере не было направлено против ребенка. Я
даже сказал, сколько буду зарабатывать в Багдаде. И добавил дословно
следующее: "Если ты все же хочешь родить этого твоего ребенка, то нам,
конечно, надо будет пожениться". Потом она упрекала меня в том, что я
сказал "надо будет". Я спросил ее без обиняков: "Ты хочешь, чтобы мы
поженились? Отвечай прямо: да или нет?" Она только покачала головой, и я
так и не понял, чего она хочет. Я подробно обсудил это с Иоахимом, когда
мы играли с ним в шахматы; он объяснил мне, что дело это несложное ни с
медицинской точки зрения, ни с юридической, если только запастись
необходимыми бумагами; затем он набил трубку и задумался над положением
фигур - советов он принципиально не давал. Он обещал оказать нам помощь
(Иоахим учился на последнем курсе медицинского факультета, сдавал
государственные экзамены), если в ней будет нужда. Я был ему очень
благодарен, хотя и несколько смущен, был рад, что он отнесся ко всему так
просто. Он заметил: "Твой ход!" Я передал Ганне, что все это, оказывается,
вовсе не проблема. Не я, а она решила вдруг со всем покончить. Она уложила
чемоданы, ей взбрела в голову безумная идея - вернуться в Мюнхен. Я
подошел к ней, чтобы ее образумить; она ответила мне одним только словом:
"Кончено!" Я сказал "твоего ребенка", вместо того чтобы сказать "нашего
ребенка". Вот чего мне Ганна никогда не могла простить...
Расстояние между Паленке и плантацией по прямой не составило бы и
семидесяти миль; по дороге, если бы она была, скажем, миль сто, - сущий
пустяк, но дороги, конечно, не было, единственная дорога в нужном нам
направлении кончалась у развалин, она попросту терялась во мху и
папоротниках.
И все же мы двигались вперед.
В первый день мы проехали тридцать семь миль.
Мы поочередно вели машину.
За второй день мы сделали девятнадцать миль.