"Норберт Фрид. Картотека живых " - читать интересную книгу автора

худой человек с грустными, глубоко посаженными глазами, тонким орлиным
носом, большим, плотно сжатым ртом и выдающимся вперед подбородком. Еще в
университете коллеги прозвали его "скуластый Брада", а теперь, когда лицо
его сильно похудело, нижняя челюсть прямо-таки карикатурно выдвинулась
вперед. [42]
Приземистый Эрих и тощий Оскар, венский колбасник и пражский врач,
стояли друг против друга.
- Доброе утро, доктор. Сигарету? - писарь вытащил из кармажа пачку,
прислонился к передней стенке барака, чтобы их не увидел часовой на вышке, и
протянул пачку Оскару. Доктор был страстный курильщик и, увидев целую пачку,
не сдержал широкой улыбки. Он кивнул, взял одну сигарету н вынул спички.
- Возьми всю пачку, - прохрипел писарь. - У меня есть еще. Фриц вчера
организовал на станции. - Фриц? - повторил Брада, и улыбка исчезла с его
лица.
- Не начинай опять старую песню! - рассердился Эрик. - Сейчас есть
другие заботы, кроме твоей вечной грызни с Фрицем. Сигареты мои, ты берешь
их от меня, и точка. - Он сунул пачку в карман Оскара, потом небрежно
распечатал другую и покосился на разинувшего рот доктора. Тот жадно глотал
весь дым без остатка, а "великий Эрих" курил, не затягиваясь -резаное горло
и слабые голосовые связки не позволяли, и заставлял себя курить только
потому, что сигареты считались в лагере роскошью, а он, писарь Эрих Фрош,
мог разрешить себе эту роскошь.
- Ну, что у тебя на сердце, Эрих, выкладывай, - сказал врач и зябко
поежился.
Писарь выпустил клуб дыма и прошептал:
- Хочу потолковать с тобой откровенно. Староста лагеря - просто олух.
Пусть холит свои усики и строит из себя прусского офицера, против этого мы
не возражаем. Но настоящие хозяева лагеря - мы с тобой.
Врач смерил его взглядом. - Мы с тобой? Ты что, разыгрываешь меня?
- Да, мы с тобой, - повторил писарь и положил руку с сигаретой на плечо
Оскару. - Вот послушай, Я знаю, какие инструкции получил наш рапортфюрер.
Германия вступает в новую фазу войны. Меняется режим в таких лагерях, как
наш. Забудь все, что ты видел в Дахау, Освенциме и где бы то ни было. Разве
в Гиглинге концлагерь старого типа? Нет! Здесь не будет казарменного духа,
эсэсовцы не станут соваться в бараки, а может быть, не появятся даже на
апельплаце. Никакой муштры, никаких нелепых придирок из-за чистоты и всяких
таких крайностей. Никаких подвалов, карцеров, [43] порок, виселиц или
газовых камер. Никаких различий между заключенными. Ты чешский еврей, да еще
политический. Очень приятно. А я австриец и всего-навсего уголовник, но
теперь на это наплевать. Цветные треугольники на рукаве мы, правда, еще
носим, но, если хочешь, можешь его спороть, никто тебе слова не скажет.
Тотальная мобилизация относится и к нам. У нас будет рабочий лагерь, а
рабочим лагерем правят двое: один - это тот, кто заботится, чтобы людям было
что жрать и чтобы у них была работа, - это я. А другой - тот, кто заботится,
чтобы люди были здоровы и трудоспособны, - это ты. Согласен? - Погоди
минутку, - сказал немного опешивший Брада. - По-моему, тебя провели. Сейчас
я тебе отвечу, вот только отнесу окурок товарищам. Мы всегда курим вместе.
Писарь не успел запротестовать, Оскар вошел в барак и через минуту
вернулся с одеялом на плечах. Он с сожалением заметил, как Эрих бросил
недокуренную сигарету и затоптал ее ногой.