"Мишель Фуко. Theatrum philosophicum" - читать интересную книгу автора

поверхности, одновременно и ровной, и напряженно вибрирующей, освобождаясь
от своего кататонического кокона, мысль неизменно созерцает эту
неопределенную эквивалентность, превратившуюся в обостренное событие и пышно
разодетое повторение. Опиум вызывает другие эффекты: мысль собирает
уникальные различия в одну точку, устраняет задний план и лишает
неподвижность ее задачи созерцания и расспроса глупости посредством ее
имитации. Опиум дает невесомую неподвижность, ступор бабочки, отличные от
кататонической затверделости; а на значительно более низком уровне он
закладывает почву, которая уже не поглощает бестолково все различия, а
позволяет им раскрыться и заиграть во множестве мельчайших, разобщенных,
улыбающихся и вечных событий. Наркотики, если говорить о них обобщенно,
вообще не имеют отношения к истине и лжи; разве что для гадалок они
открывают некий мир "более истинный, чем реальный". На самом же деле, они
смещают соотносительные положения глупости и мысли, устраняя прежнюю
необходимость театра неподвижности. Но возможно, если уж мысли приходится
противостоять глупости, что наркотики, которые мобилизуют мысль,
расцвечивают, возбуждают, перепахивают и рассеивают ее, которые населяют ее
различиями и заменяют непрерывное фосфоресцирова-ние редкими вспышками -
суть источник частичной мысли, - может быть[14]. Во всяком случае, лишенная
наркотиков мысль располагает двумя орудиями: одно - перверсия (блокирование
категорий), и другое - злой юмор (указать на глупость и пригвоздить ее). Мы
далеки от того мудреца, который вкладывает столько доброй воли в свой поиск
истины, что может невозмутимо созерцать безразличное разнообразие изменчивых
судеб и вещей; мы далеки от раздражительности Шопенгауэра, которому вещи
досаждали тем, что не возвращались сами собой в свое безразличие. Но мы
также далеки и от "меланхолии", которая безразлична к миру и чья
неподвижность - рядом с книгами и глобусом - указывает на глубину мысли и
многообразие знания. Проявляя свою злую волю и злой юмор, мысль ждет
результатов этого театра перверсивных практик: неожиданного поворота
калейдоскопа, знаков, вспыхивающих на мгновение, результатов бросания кости,
исхода других игр. Мышление не приносит утешения или счастья. Подобно
перверсии оно апатично растянуто; оно повторяется, утвердившись на сцене;
одним махом выскакивает из стаканчика для игральных костей. В тот момент,
когда случай, театр и перверсия входят в резонанс, когда случай задает
резонанс всем троим, тогда мысль становится трансом; и тогда она достойна
того, чтобы ее мыслить.


* * *

Единоголосие бытия, единственность его выражения парадоксальным образом
является принципиальным условием, позволяющим различию избегать господства
идентичности, освобождающим различие от закона Того же Самого как простой
оппозиции внутри концептуальных элементов. Бытие может выражать себя тем же
самым образом, потому что различие уже не подчиняется прежней редукции
категорий; потому что оно не распределяется внутри многообразия, которое
всегда может быть воспринято; потому что оно не организуется в понятийную
иерархию видов и родов. Бытие - это то, что всегда высказывается о различии;
это - Повторение [Revenir] различия[15].
Прибегая к этому термину, мы не можем избежать использования как