"Мишель Фуко. Theatrum philosophicum" - читать интересную книгу автора

безучастно, без нервов наблюдаем, как возвращается проблеск света. Ошибка
требует устранения - мы можем ее стереть; мы признаем глупость - мы видим
ее, мы повторяем ее и кротко призываем к полному погружению в нее.
В этом состоит величие Варола с его консервированной пищей,
бессмысленными поступками и серией рекламных улыбок: оральная и
пищеварительная эквивалентность полуоткрытых губ, зубов, томатного соуса,
этой гигиены, основанной на моющих средствах; эквивалентность смерти в
полости выпотрошенной машины, на верхушке телефонного столба и на конце
провода, и между искрящимися, голубой стали подлокотниками электрического
стула. "Одно и то же - что так, что эдак", - говорит глупость, погружаясь в
саму себя и бесконечно расширяя свою природу благодаря тому нечто, которое
говорит само за себя: "Здесь или там, все - одно и то же; какая разница,
отличаются ли друг от друга цвета или нет, темнее они или светлее. Все это
так бессмысленно - жизнь, женщины, смерть! Как смехотворна эта глупость!" Но
сосредоточившись на такой беспредельной монотонности, мы обнаруживаем
неожиданную высвеченность самой множественности, в центре которой, в ее
высшей точке, вне ее - ничего нет: мерцание света, который скользит еще
быстрее глаз и один за другим освещает подвижные ярлыки и захваченные
врасплох фотоснимки, которые отсылают друг друга к вечности, никогда ничего
не говоря: вдруг, возникая с заднего плана старой инерции равенств,
обнаженная форма события прорывается сквозь темноту, и вечный фантазм
наполняет ту супницу, то сингулярное и лишенное глубины лицо.
Интеллект не совместим с глупостью, поскольку именно глупость уже
преодолена - категориальное искусство избегания ошибки. Ученый - это
интеллектуал. Но именно мысль противостоит глупости, и как раз философ
обозревает ее. Частная беседа мысли и глупости - это долгий разговор, когда
взгляд философа погружается во тьму черепа. Это его маска смерти, его
соблазн, возможно - его желание, его кататонический театр. В пределе мысль
становится интенсивным созерцанием вблизи глупости - в точке утраты себя в
ней; а другая ее сторона образована аппатией, неподвижностью, чрезмерным
утомлением, упрямой немотой и инерцией - а скорее, все это образует ее
аккомпанимент, повседневное и неблагодарное упражнение, которое
подготавливает мысль и которое она неожиданно обрывает. Философ должен быть
в достаточной степени извращен, чтобы плохо играть в игру истины и ошибки:
такая извращенность, которая проявляется в парадоксах, позволяет философу
избегать категориального постижения. Но вместе с тем, у него должно быть
достаточно "злого юмора", чтобы настойчиво противостоять глупости, чтобы
оставаться неподвижным в точке оцепенения для того, чтобы успешно ее достичь
и имитировать, позволить ей медленно возрасти в нем (возможно это то, что мы
вежливо называем "быть поглощенным своими мыслями") и ждать - при всегда
непредсказуемом завершении этого тщательного приготовления - шока различия.
С тех пор, как парадоксы опрокинули таблицу представления, кататония
вступила в действие в театре мышления.
Легко видеть, как LSD переворачивает отношения между злым юмором,
глупостью и мыслью; как только устраняется главенство категорий, так сразу
безразличие мысли лишается своей почвы и разрушается мрачная немая сцена
глупости; а кроме того, мысль представляет эту единоголосую и
акатегориальную массу не просто как пеструю, подвижную, асимметричную,
децентриро-ванную, спиралевидную и отражающуюся в самой себе, но и
заставляет ее все время порождать рой фантазмов-событий. Скользя по этой