"Мишель Фуко. Theatrum philosophicum" - читать интересную книгу автора

угодно, с нами. Он развивал убедительный анализ сущностных элементов,
закладывая основы мышления о событии и фантазме. Его задача не в примирении
(расширить пределы влияния события с помощью воображаемой плотности
фан-тазма или придать устойчивость текучему фантазму путем добавления крупиц
актуальной истории); он развернул философию, допускающую дизъюнктивное
утверждение как того, так и другого. До Логики смысла Де-лез сформулировал
эту философию с совершенно безоглядной смелостью в Различении и повторении,
и теперь нам следует обратиться к этой более ранней работе.


* * *

Вместо порицания фундаментальной оплошности, положившей, как считают,
начало Западной культуре, Делез с дотошностью ницшеанского генеолога
указывает на множество небольших примесей и мелких компромиссов[13]. Он
отслеживает мелкие подробности, вновь и вновь проявляющееся малодушие и все
то нескончаемое недомыслие, тщеславие и самодовольство, которые питают
философское древо - все то, что Лери мог бы назвать "нелепыми корешками".
Все мы обладаем здравым смыслом; все мы делаем ошибки, но никто не глуп
(разумеется, ни один из нас). Нет мысли без благого намерения; каждая
реальная проблема имеет решение, поскольку мы учимся у мастера, у которого
уже есть ответы на поставленные им вопросы; мир - вот наш класс. Целая серия
не имеющих значения убеждений. Но в действительности мы сталкиваемся с
тиранией благих намерений, с обязанностью думать "заодно" с другими, с
господством педагогической модели и - что важнее всего - с исключением
глупости, то есть с пользующейся дурной репутацией моралью мышления, чью
функцию в нашем обществе легко расшифровать. Мы должны освободиться от этих
оков; и в извращении этой морали философия сама сбивается с толку.
Рассмотрим трактовку различия. Вообще считается, что различие бывает
чего-то с чем-то или в ч+-м-то; по ту сторону различия, за его пределами -
но в качестве его опоры, его собственного места с его обособленностью и,
следовательно, источника его господства мы полагаем, посредством понятия,
единство некой группы и ее расчленение на виды посредством операции
различения (органическое доминирование аристотелевского понятия). Различие
превращается в то, что должно специфицироваться внутри понятия, не
переступая границ последнего. А еще помимо и до видов мы сталкиваемся с
кишением индивидуальностей. Что же такое это безграничное многообразие,
ускользающее от спецификации и остающееся вне понятия, если не возрождение
повторения? От овец как вида мы спускаемся к отдельным, исчислимым овцам.
Это предстает как первая форма подчинения: различение как спецификация
(внутри понятия) и повторение как неразличенность индивидуальностей (вне
понятия). Но подчинения чему? Общезначимому здравому смыслу, который,
отворачиваясь от безумных потоков и анархического различения, неизменно
распознает тождественность вещей (а это во все времена - всеобщая
способность). Общезначимый смысл выделяет общность объекта и одновременно
пактом доброй воли учреждает универсальность познающего субъекта. Ну а что,
если мы дадим свободу злой воле? Что, если бы мысль освободилась от
общезначимого смысла и решила действовать только в своей наивысшей
сингулярности? Что, если бы она приняла предосудительную сторону парадокса
вместо того, чтобы благодушно довольствоваться своей принадлежностью к