"Мишель Фуко. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности" - читать интересную книгу автора

приносить бессмертие, теперь получило право убивать - быть убийцей своего
автора. Возьмите Флобера, Пруста, Кафку. Но есть и другое: это отношение
письма к смерти обнаруживает себя также и в стирании индивидуальных
характеристик пишущего субъекта. Всевозможными уловками, которые пишущий
субъект устанавливает между собой и тем, что он пишет, он запутывает все
следы, все знаки своей особой индивидуальности; маркер писателя теперь - это
не более чем своеобразие его отсутствия; ему следует исполнять роль мертвого
в игре письма. Все это известно; и прошло уже немало времени с тех пор, как
критика и философия засвидетельствовали это исчезновение или эту смерть
автора.
Я, однако, не уверен ни в том, что из этой констатации строго извлекли
все необходимые выводы, ни в том, что точно определили масштаб этого
события. Если говорить точнее, мне кажется, что некоторое число понятий,
предназначенных сегодня для того, чтобы заместить собой привилегированное
положение автора, в действительности блокирует его и замалчивает то, что
должно было бы быть высвобождено. Я возьму только два из этих понятий,
которые являются сегодня, на мой взгляд, особенно важными.
Первое - это понятие произведения. В самом деле, говорят (и это
опять-таки очень знакомый тезис), что дело критики состоит не в том, чтобы
раскрывать отношение произведения к автору, и не в том, чтобы стремиться
через тексты реконструировать некоторую мысль или некоторый опыт; она
должна, скорее, анализировать произведение в его структуре, в его
архитектуре, в присущей ему форме и в игре его внутренних отношений. Но
тогда сразу же нужно задать вопрос: "Что же такое произведение? Что же это
за такое любопытное единство, которое называют произведением! Из каких
элементов оно состоит? Произведение - разве это не то, что написал тот, кто
и есть автор?". Возникают, как видим, трудности. Если бы некоторый индивид
не был автором, разве тогда то, что он написал или сказал, что оставил в
своих бумагах или что удалось донести из сказанного им, -разве все это можно
было бы назвать "произведением"? Коль скоро Сад не был автором,- чем же были
его рукописи? Рулонами бумаги, на которых он во время своего заключения до
бесконечности развертывал свои фантазмы.
Но предположим теперь, что мы имеем дело с автором: все ли, что он
написал или сказал, все ли, что он после себя оставил, входит в состав его
сочинений? Проблема одновременно и теоретическая, и техническая. Когда, к
примеру, принимаются за публикацию произведений Ницше,- где нужно
остановиться? Конечно же, нужно опубликовать все, но что означает это "все"!
Все, что Ницше опубликовал сам,- это понятно. Черновики его произведений?
Несомненно. Наброски афоризмов? Да. Но также и вычеркнутое или приписанное
на полях? Да. Но когда внутри блокнота, заполненного афоризмами, находят
справку, запись о свидании, или адрес, или счет из прачечной,- произведение
это или не произведение? Но почему бы и нет? И так до бесконечности. Среди
миллионов следов, оставшихся от кого-то после его смерти,- как можно
отделить то, что составляет произведение? Теории произведения не существует.
И такой теории не хватает тем, кто простодушно берется издавать
произведения, из-за чего их эмпирическая работа очень быстро оказывается
парализованной. И можно было бы продолжить: можно ли сказать, что Тысяча и
одна ночь составляет одно произведение? А Строматы Климента Александрийского
или Жизнеописания Диогена Лаэртского? Начинаешь понимать, какое множество
вопросов возникает в связи с этим понятием "произведения". Так что