"Мишель Фуко. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности" - читать интересную книгу автора

недостаточно утверждать: обойдемся без писателя, обойдемся без автора, и
давайте изучать произведение само по себе. Слово "произведение" и единство,
которое оно обозначает, являются, вероятно, столь же проблематичными, как и
индивидуальность автора.
Есть еще одно понятие, которое, я полагаю, мешает констатировать
исчезновение автора и каким-то образом удерживает мысль на краю этого
стирания;
cвоего рода хитростью оно все еще сохраняет существование автора. Это -
понятие письма. Строго говоря, оно должно было бы позволить не только
обойтись без ссылки на автора, но и дать основание для его нового
отсутствия. При том статусе, который имеет понятие письма сегодня, речь не
идет, действительно, ни о жесте писать, ни об обозначении (симптоме или
драке) того, что кто-то якобы хотел сказать; предпринимаются замечательные
по глубине усилия, чтобы мыслить условие - вообще - любого текста: условие
одновременно - пространства, где он распространяется, и времени, где он
развертывается*.
Я спрашиваю себя: не есть ли это понятие, подчас редуцированное до
обыденного употребления, не есть ли оно только транспозиция - в форме
трансцендентальной анонимности - эмпирических характеристик автора? Бывает,
что довольствуются устранением наиболее бросающихся в глаза следов
эмпиричности автора, заставляя играть - в параллель друг другу, друг против
друга - два способа ее характеризовать: критический и религиозный. И в самом
деле, наделить письмо статусом изначального,- разве это не есть способ
выразить в трансцендентальных терминах, с одной стороны, теологическое
утверждение о его священном характере, а с другой - критическое утверждение
о его творящем характере! Признать, что письмо самой историей, которую оно и
сделало возможной, подвергается своего рода испытанию забвением и
подавлением,- не означает ли это представлять в трансцендентальных терминах
религиозный принцип сокровенного смысла (и соответственно -необходимость
интерпретировать) - с одной стороны, и критический принцип имплицитных
значений, безмолвных определений, смутных содержаний (и соответственно -
необходимость комментировать) -с другой? Наконец, мыслить письмо отсутствие
-
17
- разве не значит это просто-напросто: повторять в трансцендентальных
терминах религиозный принцип традиции,- одновременно и нерушимой и никогда
не исполняемой до конца, или, с другой стороны, разве это не эстетический
принцип продолжения жизни произведения и после смерти автора, его сохранения
по ту сторону смерти и его загадочной избыточности по отношению к автору?
Я думаю, следовательно, что такое употребление понятия письма заключает
в себе риск сохранить привилегии автора под защитой a priori: оно продлевает
- в сером свете нейтрализации - игру тех представлений, которые и
сформировали определенный образ автора. Исчезновение автора - событие,
которое начиная с Малларме без конца длится,- оказывается подвергнутым
трансцендентальному запиранию на засов. И не пролегает ли сегодня важная
линия водораздела именно между теми, кто считает все еще возможным мыслить
сегодняшние разрывы в историко-трансцендентальной традиции XIX века, и теми,
кто прилагает усилия к окончательному освобождению от нее*?