"Мишель Фуко. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности" - читать интересную книгу автора

математическим анамнезам. А что же следует понимать под "возвращением к..."?
Я полагаю, что таким образом можно обозначить движение, которое обладает
особыми чертами и ха-
35
рактерно как раз для установителей дискурсивности. Чтобы было
возвращение, нужно, на самом деле, чтобы сначала было забвение, и забвение -
не случайное, не покров непонимания, но - сущностное и конститутивное
забвение. Акт установления, действительно, по самой своей сущности таков,
что он не может не быть забытым. То, что его обнаруживает, то, что из него
проистекает,- это одновременно и то, что устанавливает разрыв, и то, что его
маскирует и скрывает. Нужно, чтобы это неслучайное забвение было облечено в
точные операции, которым можно было бы найти место, проанализировать их и
самим возвращением свести к этому устанавливающему акту. Замок забвения не
добавляется извне, он часть самой дискурсивности - той, о которой мы сейчас
ведем речь,- именно она дает свой закон забвению; так, забытое установление
дискурсивности оказывается основанием существования и самого замка и ключа,
который позволяет его открыть, причем - таким образом, что и забвение, и
препятствие возвращению могут быть устранены лишь самим этим возвращением.
Кроме того, это возвращение обращается к тому, что присутствует в тексте,
или, точнее говоря, тут происходит возвращение к самому тексту - к тексту в
буквальном смысле, но в то же время, однако, и к тому, что в тексте
маркировано пустотами, отсутствием, пробелом. Происходит возвращение к некой
пустоте, о которой забвение умолчало или которую оно замаскировало, которую
оно покрыло ложной и дурной полнотой, и возвращение должно заново обнаружить
и этот пробел, и эту нехватку; отсюда и вечная игра, которая характеризует
эти возвращения к установлению дискурсивности,- игра, состоящая в том,
чтобы, с одной стороны, сказать: все это там уже было - достаточно было это
прочесть, все там
36
уже есть, и нужно крепко закрыть глаза и плотно заткнуть уши, чтобы
этого не увидеть и не услышать; и, наоборот: да нет же - ничего этого вовсе
нет ни в этом вот, ни в том слове - ни одно из видимых и читаемых слов не
говорит того, что сейчас обсуждается,- речь идет, скорее, о том, что сказано
поверх слов, в их разрядке, в промежутках, которые их разделяют. Отсюда,
естественно, следует, что это возвращение, которое составляет часть самого
дискурса, беспрестанно его видоизменяет, что возвращение к тексту не есть
историческое дополнение, которое якобы добавляется к самой дискурсивности и
ее якобы дублирует неким украшением, в конечном счете несущественным;
возвращение есть действенная и необходимая работа по преобразованию самой
дискурсивности. Пересмотр текста Галилея вполне может изменить наше знание
об истории механики,- саму же механику это изменить не может никогда.
Напротив, пересмотр текстов Фрейда изменяет самый психоанализ, а текстов
Маркса -самый марксизм. Ну, и чтобы охарактеризовать эти возвращения, нужно
добавить еще одну последнюю характеристику: они происходят в направлении к
своего рода загадочной стыковке произведения и автора. И в самом деле,
именно постольку, поскольку он является текстом автора - и именно этого вот
автора,- текст и обладает ценностью установления, и именно в силу этого -
поскольку он является текстом этого автора - к нему и нужно возвращаться.
Нет ни малейшей надежды на то, что обнаружение неизвестного текста Ньютона
или Кантора изменило бы классическую космологию или теорию множеств, как они