"Ольга Форш. Салтычихин грот (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу автора

открытие клуба.
Первым с лекцией о текущих событиях вышел товарищ Довбик. Он ступал по
сцене, как статуя командора, камнем стуча каждый шаг, отчего задняя
декорация трепетала. Он сейчас же перешел, ввиду богомольности поселка, к
антирелигиозной агитации.
С шиком развернул гремучую змею длиннейшего плаката под огненным
заголовком: "Сколь ни поддавайся - проглочен не будешь!"
На плакате изображен был Иона с серой бородой, в красных трусах и в
десяти позах; наиудобнейших для кита. Но для всех десяти, не исключая той,
где Иона хитрым сплетением рук и ног обратил себя в круглый футбольный
мяч, горло кита пребывало ему совершеннейшей непроходимостью.
При бурных овациях товарищ Довбик демонстрировал "научно точные"
диаметры китовой глотки и в кратчайшем делении Иону.
Эстрадные номера возвещал приземистый беспартийный. Он обещал в будущем
вполне революционную программу, но лишь сегодня конфузливо предлагал
прослушать, по бедности, одни только "местные силы".
- Лучше, товарищи, открыть клуб ими, нежели ждать именно у моря погоды,
потому справедливо, что необходима пища не одна именно телесная, а как
сказано: "не о хлебе едином жив будет человек".
- А какого, извиняюсь, вождя эта последняя, товарищ, цитата? -
поддевают беспартийного...
- Гляди, расцитатят в стенгазке.
На сцене неизбежный "Монолог сумасшедшего". Некто в халате, с
побеленным на совесть лицом, с "Чтецом-декламатором"
в правой руке.
- Это вполне спец. Откалывай, Бобриков!
Бобриков схватил венский стул, швырнул его к дверям, зарычал, поймал
снова, потряс над головой, скосил к носу глаза, замахнулся на публику и,
польщенный женским визгом, изрек:
- Из Мазуркевича.
После Бобрикова девушка прошлого века в полосатом шарфе сказала:
- Из Соллогуба-поэта, - как говорили, бывало: "Абрикосовы сыновья".
Инфернально завернувшись в свой шарф, она, сколько полагалось в стихах,
полетала "на качелях", визганула "вверхвниз" и, совсем как когда-то
светские дамы, подражая цыганскому пенью, полоснула в конце:
- Чегт с тобой!
- Этот номер в мое время московский хор в пении выполнял, а нынче
времена попостней, - сказала охотница до зрелищ старуха Жигалиха, а
Ирка-пионерка с компанией встала, не желая слушать буржуйных стишков.
В пустой комнате за сценой они пошли составлять свежий лист стенгазеты.
Мимоходом не утерпела Ирка и опять шепотом Зое:
- Брось фигли-мигли, не то включим тебя в "язвы поселка".
- Если осматривать все здешние раритеты, то нам пора уж в театр, -
сказал Зоечке Диего. - Надеюсь дополнить там свой фельетон "Нэпман на
даче".
Они пошли к театрику "Муза" с красным флажком на воротах. Из оконца
кассы выклюнул дятлом кассир и торжественно объявил:
- Предупреждаю вас, граждане, уже билетов ниже полтинника нет!
У кассы был весь поселок, от матерей с грудными до юных таитян с
картины Гогена, в одной легкой сеточке, гордившихся голым бицепсом.