"Уильям Фолкнер. Сойди, Моисей" - читать интересную книгу автора

воспитать. Потому что в девятнадцать лет он ушел с фермы в город и провел
год то на воле, то в заключении за азартные игры и драки, пока, наконец, не
попал в тюрьму по серьезному обвинению во взломе бакалейной лавки.
Застигнутый полицейским на месте преступления, он ударил его обрезком
железной трубы, а когда тот свалил его на землю рукояткой пистолета, лежал и
ругался сквозь разбитые губы, застывшие в окровавленном, похожем на яростную
улыбку оскале. А спустя две ночи бежал из тюрьмы, и больше его не видели, -
юноша, которому и двадцати одного еще не исполнилось, чем-то похожий на
отца, зачавшего его и бросившего, а теперь сидевшего в каторжной тюрьме
штата за убийство, - семя не только буйное, но и опасное и злое. "И его-то я
должен разыскать, спасти", - думал Стивенс. Потому что ни минуты ее
сомневался в верности чутья старой негритянки. Если бы она даже угадала, где
внук и что его ожидает, он бы и тут не удивился, ему только гораздо позднее
пришло в голову удивиться: до чего все-таки быстро он обнаружил, где парень
и что с ним.
Первым его побуждением было позвонить Карозерсу Эдмондсу, на ферме
которого муж старой негритянки был с давних пор арендатором. Но, судя по ее
словам, Эдмондс уже умыл руки. Стивенс сидел неподвижно, только горячий
ветерок развевал его вздыбленную белую гриву. Он наконец понял, что имела в
виду старая негритянка. Он вспомнил, что именно из-за Эдмондса внук ее
очутился в Джефферсоне: Эдмондс поймал мальчишку, когда тот лез в его склад,
приказал ему убираться с фермы и запретил впредь там показываться. "Да, не
шериф, не полиция, - думал он. - Что-то более гибкое, шире охватом..." Он
поднялся, взял свою старую, изрядно поношенную панаму, спустился по наружной
лестнице и через пустынную площадь, сквозь жаркое марево наступающего
полудня, направился в редакцию местной газеты. Редактор был у себя - старше
Стивенса, но не с такими белыми волосами, чудовищно толстый, в старомодной
крахмальной рубашке и черном узком галстуке бабочкой.
- Я по поводу старухи негритянки Молли Бичем, - начал Стивенс. - Она с
мужем живет у Эдмондса. Меня интересует ее внук. Помните, Бутч Бичем лет
пять-шесть назад провел год в городе, большей частью за решеткой, и попался
в конце концов, когда однажды ночью залез в лавку Раунсуэлла? Так вот,
теперь с ним приключилось что-то похуже. Я уверен, она не ошибается. Я
только надеюсь, что дело его на сей раз по-настоящему плохо и больше ему не
выпутаться, - так будет лучше для нее и для общественности, которую я
представляю.
- Подождите, - сказал редактор. Ему даже не понадобилось вставать из-за
стола. Он снял с накалывателя телеграмму информационного агентства и
протянул Стивенсу. Она пришла этим утром из Джольета, штат Иллинойс. {"Негр
из Миссисипи накануне казни за убийство чикагского полицейского раскрывает
свое настоящее имя в анкете переписи населения - Сэмюел Уоршем Бичем"...}
Пять минут спустя Стивенс снова шел через пустынную площадь, над
которой еще ниже опустилось полдневное жаркое марево. Поначалу ему казалось,
что он направляется обедать к себе в пансион, но тут же он понял, что идет
совсем не туда. "Да я и дверь в контору не запер", - подумал он. И как она
ухитрилась проделать в такую жару семнадцать миль до города? Чего доброго,
пешком шла. "Выходит, я не всерьез говорил, что надеюсь на худшее", -
произнес он вслух, снова поднимаясь по лестнице, и, оставив позади слепящее
сквозь дымку солнце и полное уже безветрие, вошел в контору. И застыл на
месте. Потом сказал: