"Уильям Фолкнер. Реквием по монахине " - читать интересную книгу автора

посторонний, очевидно, решил бы, что они и берутся за работу просто потому,
что не обязаны, однако причина крылась не только в этом, теперь они работали
спокойно, потому что уже не было гнева и ярости, и вдвое быстрее, потому что
не было спешки, так как строительство это не требовало понукания со стороны
человека или людей, как и цветение посевов, работали (что тоже было
парадоксально для всех, кроме таких людей, как Гренье, Компсон и Пибоди,
которые с младенчества росли среди рабов, дышали одним воздухом и даже
сосали одну грудь с потомками Хама: черные и белые, свободные и несвободные,
плечом к плечу, в едином подъеме и ритме, словно у "их была единая цель и
надежда, и она была, насколько мог ощущать ее негр, объяснить это был
способен даже Рэтклифф, потомок длинного, чистого рода англосаксонских
горцев и - предопределенный - основатель столь же: длинного к чистого рода
бедных арендаторов, которые никогда не владели рабами и не согласились бы
владеть, потому что каждый испытывал, всасывал с молоком матери неистовую
личную неприязнь отнюдь не к рабству, а к черной коже: раб с его простым
детским разумом мгновенно воспламенялся мыслью, что помогает строить не
только самое большое здание к этой местности, но, может быть, к самое
большое, какое только он видел; другом причины не было, но ее и не
требовалось) все как одни, потому что здание суда принадлежало всем, оно
стояло на первом месте потому, что служило воплощением всех их надежд и
стремлений и, следовательно, должно было вознести все их стремления и
надежды вровень со своим высящимся, парящим куполом, поэтому они, потные,
неутомимые и неугомонные, поглядывали друг на друга чуть недоверчиво,
изумленно и с чем-то похожим на скромность, словно понимали или хотя бы
могли поверить на миг, что люди, все, в том числе они сами, немного лучше,
бескорыстнее, чем до сих пор казалось, представлялось или даже чем нужно.
Как-никак, у них все еще сохранялась небольшая загвоздка с Рэтклиффом,
деньги, пятнадцать долларов за холстоновский замок - индейский деготь; в
сущности, даже не загвоздка, эта легкая, безвредная щепка не являлась
помехой даже три года назад, будучи новой, а теперь, по прошествии трех лет,
она истончилась как зубочистка: еле видимая, или, вернее, слышимая, она была
не _их_ загвоздкой с Рэтклиффом, потому что он сам чересчур заострил эту
зубочистку; более того, он был главной ее жертвой, потерпевшим, если все
прочие относились к этому беззаботно, с легким юмором, порой с мимолетным
раздражением и досадой, Рэтклифф испытывал стыд, ошеломленность, горечь и
отчаяние, словно человек, уже сломленный безнадежной борьбой с врожденным,
неодолимым пороком. Дело теперь заключалось даже не в деньгах, не в
пятнадцати долларах. Заключалось оно в том факте, что они отказались, от
денег и тем самым, очевидно, совершили роковую, непоправимую ошибку.
Рэтклифф пытался объяснить это так: "Похоже, Старый Хозяин и остальные, кто
там наверху, ведает удачей, смотрят на нас и говорят: "Так-так, видно, этим
окаянным лесорубам там, внизу ни к чему пятнадцать долларов, которые мы
давали даром, просто так, ни за что ни про что. Стало быть им от нас ничего
не нужно. Ну и пусть все будет, как им небось того хочется: пусть потеют,
корячатся и выбираются сами, как знают"".
Чем они - город - и занимались, но все же здание суда не было завершено
даже по прошествии шести лет. Не было, но они считали, что было, целиком и
полностью: простое, прямоугольное, с полами, крышей и окнами, внизу
центральный холл и четыре конторы - шерифа, податного чиновника, ревизора и
архивариуса (где находились избирательные урны и кабины для голосования), а