"Уильям Фолкнер. Реквием по монахине " - читать интересную книгу автора

Так и появилось здание суда - и прошло почти тридцать лет, прежде чем
они не только осознали, что его у них не имеется, но и поняли, что до сих
пор в нем не было, не испытывалось, не ощущалось нужды; и не успело пройти
полгода, как они обнаружили, что оно совершенно их не устраивает. Потому что
где-то между вечером первого дня и утром второго с ним что-то случилось.
Начали они в тот же день; восстановили стену тюрьмы, наготовили новых
бревен, прорубили пазы, возвели у новой стены маленькую пристройку без стола
и перенесли туда из задней комнаты лавки железный ящик; это заняло всего два
дня и не стоило ничего, кроме труда, притом не так уж много на каждого,
потому что в работу включился весь поселок до единого человека, не говоря уж
о двух поселковых рабах - холстоновском и еще одном, принадлежащем
кузнецунемцу; Рэтклифф включился тоже, ему понадобилось лишь запереть
изнутри на засов заднюю дверь лавки, поскольку его покупатели в полном
составе бранились и потели над бревнами и пазами полуразрушенной тюрьмы
через дорогу напротив, и не составляло труда, окинув взглядом, сосчитать их
всех - в том числе и чикасо Иккемотубе, хотя они не потели и не бранились:
степенные дикари в воскресной одежде, но без брюк, либо аккуратно свернутых
подмышкой, либо обвязанных вокруг шеи, словно капюшоны или, скорее,
гусарские доломаны, переходили ручей вброд и сидели на корточках или лежали
в тени, учтивые, внимательные и безмятежные (даже сама старая Мохатаха,
матриарх, босая, в красном шелковом платье, в шляпе с плюмажем, сидела в
позолоченном парчовом английском кресле, установленном в запряженном мулами
фургоне, а девочка-рабыня держала над ней парижский зонтик с серебряной
ручкой), - но они (остальные белые, его собратья или - в тот первый день -
друзья по несчастью) еще не замечали особенности - свойства, - чего-то
непонятного, эксцентричного в поведении, позиции Рэтклиффа - эта особенность
не стала препятствием или хотя бы помехой даже и на другой день, когда
выяснилось, в чем дело, потому что Рэтклифф находился среди них, тоже
работал, тоже потел и бранился, она скорее напоминала одинокую щепку в
бескрайнем потоке или приливе, одинокое тело или дух, чуждый и
несовместимый, одинокий, - тонкий, почти неслышный голос, пронзительно
кричащий, сквозь рев толпы: "Постойте, погодите, послушайте..."

Потому что они были поглощены своим делом, ярились и потели над
разобранными бревнами, валили в ближайшем лесу новые, обтесывали,
подпиливали и волокли к месту, месили глину для замазки щелей между ними;
лишь на другой день они узнали, что беспокоит Рэтклиффа, потому что у них
появилось время, работали они не медленнее, потели не меньше, наоборот,
работа продвигалась даже быстрее, потому что в быстроте теперь была какая-то
беспечность, уменьшились только ярость и гнев, так как где-то между закатом
первого и рассветом второго дня с ними что-то произошло: люди, которые весь
тот первый долгий жаркий бесконечный июльский день потели и ярились у
поврежденной тюрьмы, в сердцах без разбора отшвыривали из-под ног ненужные
бревна и бесчувственных как бревна, опоенных опием арестантов, кляли старого
Холстона, замок, четырех - трех - бандитов и одиннадцать ополченцев,
Компсона, Петтигрю, Пибоди и Соединенные Штаты Америки, - эти самые люди
перед восходом следующего дня, уже обещавшего тоже быть жарким и
бесконечным, но без ярости и гнева, сошлись на рабочем месте, тихие, не
столь серьезные, как сдержанные, чуть удивленные, недоверчивые, видимо,
немного смущенные, отводящие друг от друга взгляд, даже какие-то