"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

смотрят друг на друга поверх недошитого подвенечного наряда. Эти двенадцать
миль я ехала рядом с диким зверем, который мог преспокойно вопить в
многолюдную, навострившую уши пустоту на улице возле моего дома, что мой
племянник сейчас убил жениха своей сестры, однако не мог себе позволить
подгонять плетущегося шагом мула, потому что животина-то не моя, да и не
евоная тоже, и как следует не жрамши аж с самого февраля, когда кукуруза
кончилась, и которому, когда мы наконец въехали в ворота, непременно
понадобилось остановить этого мула, махнуть кнутом и, предварительно сплюнув
жвачку, пробормотать: "Эвон где оно было". - "Что было, осел ты эдакий?" -
вскричала я, а он все твердил свое: "Эвон где", пока я не взяла в руки кнут
и не принялась стегать мула.
Но они не могут рассказать вам, как я проехала по аллее мимо
истоптанных, заросших сорняками цветочных клумб Эллен, остановилась возле
дома, возле этого (как мне казалось) похожего на кокон или гроб брачного
ложа юности и скорби, и поняла, что явилась не слишком поздно, как мне
показалось вначале, а, напротив, слишком рано. Передо мною высились
облупившиеся стены и полуразвалившийся портик никем не тронутого и не
разграбленного жилища; в него не залетала вражеская пуля, его не попирала
железная пята солдата; казалось, будто ему была уготована иная, еще более
страшная участь, какое-то жуткое безнадежное запустенье, словно жестокое
пламя объявшего весь мир пожара, стихая, убедилось в собственном бессильи и
в последний решающий миг отступило, не смея поглотить этот несокрушимый
железный остов; одна ступенька прогнила и даже чуть не провалилась у меня
под ногой (и провалилась бы, если бы я не догадалась ее перепрыгнуть), когда
я взбежала по лестнице и очутилась в прихожей, не за- Ц стланной ковром -
вместе с постельным и столовым бельем он давно уже пошел на корпию, - и
увидела лицо Сатпена, но, едва успев воскликнуть: "Генри! Генри! Что ты
наделал? О чем этот болван мне тут толковал?", убедилась, что приехала не
слишком поздно, как мне показалось вначале, а, напротив, слишком рано.
Потому что это бъ1ло совсем не лицо
Генри. Лицо было совершенно сатпеновское, но это было не лицо Генри; в
тускло освещенной прихожей лицо кофейного цвета, казавшееся совершенно
сатпеновским, загораживало лестницу; ворвавшись в оглушительное молчанье
этого зловещего дома с яркого дневного солнца, я сначала не могла ничего
разобрать, но постепенно передо мною возникло это лицо, лицо Сатпена; оно не
приближалось, не выплывало из мрака, оно просто там было; твердое и
несокрушимое, как скала, древнее самого времени, дома, судьбы и всего на
свете, оно ждало (о да, он сделал удачный выбор, он превзошел самого себя,
создав по образу и подобию своему безжалостного Цербера своего собственного
ада) - это лицо без признаков возраста и пола, которых оно никогда не имело,
то самое лицо сфинкса, с которым она родилась, которое в тот вечер смотрело
вниз с чердака рядом с лицом Джудит - она сохранила его и по сей день, в
свои семьдесят четыре года; оно смотрело на меня, не дрогнув, ничего не
выражая, словно с точностью до секунды рассчитало, когда я должна появиться;
оно ожидало здесь, пока я тащилась все эти двенадцать миль на лениво
плетущемся муле, смотрело, как я подъезжаю все ближе и ближе и наконец вхожу
в дверь, как будто заранее знало, что я в эту дверь войду (а может, даже и
заставило меня в нее войти - ведь существует справедливость, чье
прожорливое, как у Молоха, брюхо не отличает хрустящих костей от нежного
мяса)... При виде этого лица я остановилась как вкопанная (остановилось не