"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

даже не замечает, что у него оторвана нога или рука и что ему грозит
опасность их лишиться, словно кто-то по секрету дал ему слово и уверил в
том, что оно бессмертно. Однако пора кончать. Я не могу сказать, когда
вернусь. Ведь то, что ЕСТЬ, - это что-то другое, ибо его в то время даже не
было на свете. И коль скоро этот лист бумаги содержит все лучшее, что
осталось на старом Юге, который уже умер, а слова, которые Вы читаете,
написаны, на нем лучшим (на каждом ящике было сказано: наилучшим) из того,
что есть на новом Севере, который победил и которому теперь - хочет он того
или не хочет - придется выжить, я уверен, что мы с Вами, как это ни странно,
включены в число тех, кто обречен жить}.
- Вот и все, - сказал мистер Компсон. - Она получила это письмо и
вместе с Клити принялась шить подвенечное платье и фату из лоскутков и
обрезков, которые скорее всего должны были пойти на корпию, но почему-то не
пошли. Она не знала, когда он вернется, потому что этого не знал он сам, и,
может быть, он сообщил об этом Генри и показал ему письмо, прежде чем его
отослать, а может быть, и нет; может быть, Генри все еще его сторожил, и оба
ждали, и он сказал Генри {Я жду уже достаточно долго, а Генри спросил его:
"Значит, ты отказываешься? Отказываешься? и он ответил Я не отказываюсь. Я
четыре года предоставлял судьбе возможность сделать это за меня, но мне
сдается, что я обречен жить, что мы с нею обречены жить} - ультиматум и
отказ прозвучали у костра на бивуаке; ультиматум был предъявлен у ворот, к
которым оба, вероятно, подъезжали почти рядом - один спокойно и непреклонно,
быть может, он даже не сопротивлялся, оставшись фаталистом до конца; другой
беспощадно, с жестоким неизбывным отчаяньем и скорбью...
(Квентину казалось, будто он видит, как они стоят друг против друга у
ворот. Некогда ухоженный парк, теперь заросший, запущенный и жуткий, как
небритое сонное лицо больного, просыпающегося после наркоза, простирается от
ворот до огромного дома, где в подвенечном платье, сшитом из утаенных
лоскутков, ждет молодая девушка; в доме тоже царит запустенье, он не
пострадал от вторжения неприятеля, но напоминает раковину, выброшенную на
берег и случайно уцелевшую после шторма - пустой каркас, из которого
мало-помалу удалили мебель и ковры, белье и столовое серебро, чтобы
облегчить смерть измученным и израненным людям, которые, даже умирая,
понимали, что уже много месяцев их жертвы и мучения напрасны. Сидя на тощих
изможденных лошадях, эти два человека смотрят друг на друга; они еще молоды,
они прожили на свете еще слишком мало, жизненные бури еще не успели их
состарить, но они уже смотрят на мир глаза-, ми стариков; волосы у них
всклокочены, изможденные обветренные лица словно отлиты из бронзы чьей-то
суровой расчетливой рукой, потрепанные, выцветшие серые мундиры приобрели
цвет палой листвы; один с потускневшими офицерскими галунами, другой без
всяких знаков различия; пистолет, пока ни на кого не нацеленный, еще лежит
на луке седла; лица спокойны; голоса звучат ровно: {Не переступай тень этого
столба, этой ветки, Чарльз;} и: {Я ее переступлю, Генри)}... а после Уош
Джонс верхом на неоседланном муле остановился против дома мисс Розы и на всю
залитую солнцем, тихую и мирную улицу прокричал: "Вы будете Рози Колдфилд?
Тогда езжайте поскорее туда. Генри убил этого треклятого француза.
Пристрелил, как собаку".