"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

Джефферсон, она никогда не оставалась в одиночестве - в затемненной комнате
лежала прикованная к постели Эллен, словно малый ребенок, требующий
неусыпных забот, она в изумлении и полной растерянности ждала смерти; она
(Джудит) и Клити возделывали какое-то подобие огорода, чтобы не умереть с
голоду; в пойме реки, в заброшенной полуразвалившейся рыбачьей хижине,
построенной Сатпеном, когда первая женщина - Эллен - вошла в его дом, а
последний охотник на медведей и оленя из него вышел, теперь с разрешения
Сатпена жил с дочерью и маленькой внучкой Уош Джонс, который выполнял
тяжелую работу на огороде и иногда приносил Эллен и Джудит, а позже одной
только Джудит рыбу и дичь; теперь он даже был вхож в дом - до отъезда
Сатпена он никогда не появлялся ближе виноградной беседки за кухней, где
воскресными вечерами они с Сатпеном пили виски из большой оплетенной бутыли,
запивая ключевой водою из ведра, которую Уош приносил с родника чуть ли не
за милю; при этом Сатпен лежал в гамаке, сделанном из бочарных досок, и
разглагольствовал, а Уош, прислонившись к столбу, сидел на корточках, фыркал
и ухмылялся. Нет, Джудит не знала одиночества, а праздности и подавно; ее
лицо, как всегда непроницаемое, невозмутимое, лишь чуть-чуть осунулось,
чуть-чуть постарело с тех пор, как стало известно, что ее жених и брат ночью
покинули дом и исчезли; не прошло и недели, как она с отцом появилась в
карете в городе. Теперь, когда она приезжала в город, в перешитом старом
платье, какие ныне носили все южанки, все еще в карете, но теперь
запряженной мулом - его сейчас только выпрягли из плуга, а потом снова
впрягут в плуг; без кучера, который бы этого мула погонял, запрягал и
распрягал, она (эта девственница, воспитанная в освященной традициями
полнейшей праздности) вместе с другими женщинами в импровизированном
лазарете - в Джефферсоне уже появились раненые - обмывала грязные, вонючие
тела убитых незнакомцев, перевязывала раны и щипала корпию из занавесей,
простынь и скатертей, взятых в домах, где они родились и выросли, и ни одна
из этих женщин, рассказывавших друг другу о братьях, сыновьях и мужьях -
быть может, с тоской и со слезами, но по крайней мере нечто, известное им
наверняка, - ни одна из них не спрашивала ее о женихе и брате. Джудит,
подобно Генри и Бону, тоже ждала, сама не зная чего, но, в отличие от Генри
и Бона, не зная даже и зачем. Потом умерла Эллен, бабочка забытого лета,
которой уже два года не было среди живых - пустая бесплотная оболочка, тень,
из-за самой своей невесомости неподвластная ни измененьям, ни распаду, и не
было тела, чтобы предать его земле, а была лишь форма, воспоминание, которое
мирным летним вечером без погребального звона и катафалка перенесли в
можжевеловую рощу, где оно превратится в прах, эфемерное ничто под
тысячефунтовым мраморным надгробьем, которое Сатпен (теперь уже полковник
Сатпен, потому что годом раньше на ежегодных выборах полковых офицеров
Сарторис был смещен со своей должности) привез в полковом фуражном фургоне
из Чарльстона, что в штате Южная Каролина, и водрузил над небольшим поросшим
травою углублением, где, по словам Джудит, была могила Эллен. А потом на
заколоченном гвоздями чердаке собственного дома умер с голоду дед Джудит, и
она, наверное, предложила мисс Розе переехать в Сатпенову Сотню, но мисс
Роза отказалась, вероятно тоже ожидая этого письма, первой за все четыре
года вести от самого Бона, письма, которое она (Джудит), похоронив Бона
рядом с памятником матери, через неделю самолично привезла в город в
двухместном экипаже, запряженном мулом, - они с Клити теперь научились
ловить его и запрягать - и отдала твоей бабушке, по собственной воле отдала