"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

джентльменов, где рядовой и полковник обращаются друг к другу по имени - не
как два фермера в поле за плугом, не как продавец и покупатель в лавке возле
ящиков с сыром, кусков ситца и бочонков с колесной мазью, а как джентльмены,
либо поверх округлых напудренных плеч своих дам, либо за бокалом домашнего
красного вина или привозного шампанского - музыка, последний вальс каждый
вечер, пока, в ожидании отправки на фронт, проходят дни; нарядный суетный
блеск в черной ночи - она еще не катастрофа, а всего лишь темный фон;
извечная благоуханная последняя весна юности; но все это без Джудит, без
романтика Генри, без фаталиста Бона, ибо они в каком-то укрытии сторожат
друг друга; напоенные ароматом цветов бессчетные рассветы того апреля, мая и
июня; звуки рожков врываются в сотни комнат, где, разметав локоны черных,
каштановых и золотых волос, спят беззаботным сном праведниц сотни обреченных
на вдовство невест; но Джудит нет среди них; пятеро солдат из роты, в новой,
с иголочки, серой форме, верхами, в сопровождении фуражной повозки с лакеями
и конюхами едут по всему штату; они везут флаг, ротное знамя, составленное
из сметанных на живую нитку, но еще не сшитых шелковых лоскутьев, везут его
из дома в дом, и возлюбленная каждого солдата делает на знамени несколько
стежков; но Генри и Бона нет и среди них - ведь они присоединились к роте
лишь после того, как она отправилась на фронт. Они, наверное, вышли из
своего укрытия и, когда рота проходила мимо, незаметно появившись из
придорожных кустов, встали в строй - юноша и зрелый мужчина; юноша, теперь
уже дважды лишившийся права первородства, которому следовало быть там, среди
свечей и скрипок, среди поцелуев и горьких слез; он должен был вместе с
другими знаменщиками везти по штату несшитое ротное знамя; и мужчина,
которому там вообще нечего было делать, ибо он был для этого слишком стар -
и по годам, и по жизненному опыту; обреченный на интеллектуальное и духовное
сиротство, на прозябание где-то на полдороге между той частью пространства,
где пребывала его телесная оболочка, и той, куда влекли его интеллектуальные
и нравственные побуждения - недоучившийся великовозрастный студент,
вынужденный в силу своего старшинства посещать дополнительный юридический
семинар, состоящий всего-навсего из шести слушателей, а на Войне в силу того
же обстоятельства отделенный от остальных офицерским чином. Его произвели в
лейтенанты даже прежде, чем рота вступила в первую перестрелку. Я не думаю,
чтобы он хотел получить этот чин, я почти уверен, что он пытался от этого
уклониться, отказаться. Но так случилось, и то самое положение, в силу
которого он уже заранее был обречен, еще раз его осиротило; и вот они оба -
теперь уже солдат и офицер, но все еще сторож и тот, кого сторожат, ждут,
сами не зная чего - то ли перста судьбы, рока, то ли непреложного приговора
некоего Судии или Арбитра, который только и может решить, кто из них прав,
кто виноват, ибо на меньшее, ни на какие полумеры, они не согласны - офицер,
лейтенант, обладающий сомнительным преимуществом командовать и хотя бы
изредка оставаться позади вверенного ему взвода; солдат, который вынес с
поля боя этого офицера, раненного в плечо, когда их полк отступал под огнем
янки в битве при Питсберг-Лендинге, и доставил в безопасное место,
по-видимому, с единственной целью сторожить его еще два года, после чего
написал Джудит, что они оба еще живы, и только.
И еще Джудит. Она теперь жила одна. Быть может, она жила одна с того
самого рождества - год, два, три и, наконец, четыре; ведь хотя Сатпен уехал
со своим и Сарторисовым полком, а негры - дикари, чьими руками он создал
Сатпенову Сотню, - сбежали за первыми же войсками янки, которые прошли через