"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

были связаны какими-нибудь обещаниями. А Джудит и подавно - она ведь не
могла знать, что и почему произошло... Замечал ли ты, как часто, пытаясь
восстановить причины, толкнувшие людей на те или иные поступки, мы с
изумлением приходим к выводу, к единственному возможному выводу, что они
коренятся в одной из вечных добродетелей? Вор совершает кражу не из
алчности, а из любви, убийца убивает из жалости, а не из вожделенья.
Безоглядное доверие Джудит к тому, кому она отдала свою любовь, ее
безоглядная любовь к тому, кто дал ей жизнь и гордость - не ложную гордость,
которая презирает и оскорбляет то, чего не может сразу понять, и таким
образом находит себе выход в обидах и терзаньях, нет, истинную гордость,
которая без всякого унижения может сказать себе {Я люблю, я не приму никакой
замены; что-то произошло между ним и моим отцом; если отец был прав, я
больше никогда его не увижу, если отец был не прав, он приедет или пришлет
за мной; если можно, я хочу быть счастливой, если мне суждены страданья, я
могу взять их на себя}. Ведь она ждала; она не пыталась делать ничего
другого; ее отношения с отцом не изменились ни на йоту: посмотреть на них
вместе, Бона будто никогда и не было на свете - те же спокойные
непроницаемые лица; следующие несколько месяцев их можно было видеть в
карете, когда они вдвоем приезжали в город после того, как Эллен слегла,
между рождеством и тем днем, когда Сатпен уехал со своим и Сарторисовым
полком. Они не разговаривали, понимаешь, они ничего друг другу не сказали -
Сатпен о том, что он узнал про Бона, Джудит о том, где Генри и Бон теперь
находятся. Они не нуждались в разговорах. Они были слишком похожи друг на
друга. Такими порой становятся два человека, которые, очевидно, настолько
хорошо друг друга изучили или настолько друг на друга похожи, что
способность и необходимость общаться посредством речи от неупотребления
атрофируется, и, постигая смысл сказанного без помощи слуха и разума, они
перестают понимать самые слова. Поэтому она не сказала ему, где находятся
Генри и Бон, и он не узнал об этом до ухода университетской роты, потому что
Генри с Боном в нее записались, а потом куда-то спрятались. Они наверняка
спрятались; они наверняка оставались в Оксфорде ровно столько, сколько
требовалось, чтобы записаться, а потом уехать - ведь в то время никто из их
знакомых ни в Оксфорде, ни в Джефферсоне не знал, что они состоят в роте, а
скрыть это как-либо иначе было бы просто невозможно. Потому что теперь люди
- отцы, матери, сестры, родичи, возлюбленные всех этих юношей - собирались в
Оксфорд из мест гораздо более дальних, чем Джефферсон; они приезжали
семьями, привозили провизию, постели и слуг, останавливались у жителей
Оксфорда и приходили любоваться бравыми театральными маршами и контрмаршами,
в которых участвовали их доблестные сыновья и братья; и всех до единого -
богачей и бедняков, аристократов и простолюдинов - неодолимо притягивало
зрелище, способное самым глубочайшим образом взволновать огромные массы
людей, зрелище много более волнующее, чем даже вид толпы девственниц,
влекомых на закланье какому-нибудь языческому божеству, какому-нибудь
Приапу, и все они завороженно смотрели, как эти обманутые юноши, гибкие и
стройные, пылкие и сильные, в воинственном блеске меди и разноцветных
плюмажей торжественным маршем отправляются в бой. А вечерами музыка, звуки
скрипки и треугольников, мерцание свечей, трепет и колыханье занавесок на
высоких окнах в темноте апрельской ночи, шуршанье кринолинов в вихрящемся
кругу серых мундиров - гладкие обшлага солдат, золотые нашивки офицеров -
если это и не война аристократов, джентльменов, то, во всяком случае, армии