"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

полным афронтом, каким была смерть Сатпена.
- Он не был джентльменом. Он не был даже джентльменом. Он явился сюда -
у него была лошадь, пара пистолетов и имя, которого никто никогда прежде не
слыхал, не был даже уверен, что оно действительно принадлежит ему, точно так
же как его лошадь и пистолеты, - явился искать места, где он мог бы
укрыться, и округ Йокнапатофа ему такое место предоставил. Он искал
поручительства почтенных людей для защиты от других незнакомцев, которые
могли появиться позже, в свою очередь разыскивая его, и Джефферсон дал ему
это. Потом ему потребовалась респектабельность - щит в образе добродетельной
женщины, чтобы сделать его неуязвимым даже для людей, которые его защищали,
- в тот неизбежный день и час, когда даже им пришлось восстать против него с
презрением, ужасом и возмущеньем; и не кто иной, как наш с Эллен отец дал
ему это. Нет, нет, я не оправдываю Эллен: слепая романтичная дура, чье
поведение можно извинить разве что молодостью и неопытностью, если их можно
считать оправданьем, слепая романтичная дура, а позднее слепая глупая
женщина-мать, которую нельзя было больше оправдать ни молодостью, ни
неопытностью, когда она лежала при смерти в том самом доме, на который
променяла и гордость и покой и где возле нее была только дочь - уже все
равно что вдова, хотя и не успевшая еще стать новобрачной, - дочь, которой
три года спустя и в самом деле суждено было овдоветь, хотя она еще не успела
стать никем вообще; а также сын, который отрекся даже от самой крыши, под
которой родился и куда ему суждено было вернуться всего лишь один только
раз, прежде чем исчезнуть навсегда, вернуться убийцей и почти братоубийцей;
а он, изверг, мерзавец и дьявол, сражался в Виргинии - там земля могла
скорее избавиться от него, чем где-либо еще под солнцем; однако мы с Эллен
обе знали, что он вернется, что прежде, чем найдет его пуля или ядро,
погибнут все до единого солдаты наших армий; и лишь ко мне одной, к девочке,
заметьте, к девочке, четырьмя годами моложе той самой племянницы, которую
меня просили спасти, ко мне одной только и оставалось Эллен обратиться с
просьбой: "Защити ее. Защити хотя бы Джудит". Да, слепая романтичная дура;
ведь для нее не существовало даже той стомильной плантации, которая,
очевидно, соблазнила нашего отца, ни этого огромного дома, ни даже день и
ночь пресмыкавшихся рабов - ничего того, что примирило, я не хочу сказать,
соблазнило, ее тетку. Нет, всего лишь лицо человека, который ухитрялся
выступать этаким гоголем, даже сидя верхом на лошади, человека, который,
насколько было известно всем (в том числе отцу, который отдаст ему в жены
свою дочь), либо вовсе не имел прошлого, либо не осмеливался о нем
рассказать, человека, который въехал в город прямо ниоткуда с лошадью, с
парой пистолетов и со стадом диких зверей, которых он один, без всякой
посторонней помощи затравил, ибо в той никому не ведомой языческой стране,
откуда он сбежал, он был даже страшнее их самих, и с этим
французом-архитектором, у которого был такой вид, словно его, в свою
очередь, затравили и поймали эти самые негры, - человека, который бежал сюда
и спрятался, укрылся за респектабельностью и за этой сотней миль земли,
которую он неизвестно как выманил у племени невежественных индейцев, и за
домом величиной со здание суда, в котором он прожил три года без единой
оконной рамы, двери или кровати, и которые он все равно называл Сатпеновой
Сотней, словно все это было пожаловано королем его прадеду и с тех пор
непрерывно переходило по наследству от отца к сыну - дом и положение,
супруга и семья, они были необходимы для маскировки, и потому он принял их