"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

залпом, словно неразбавленное виски, под пошлые и выспренние тосты) точно
так же обошлись бы и с простым лимонадом. Я вижу, как этот юноша,
воспитанный в пуританских традициях, в чисто англосаксонских традициях
неистового гордого мистицизма, очутившись в этом чужеземном, полном
противоречий городе, в атмосфере одновременно женственно-мягкой и твердой,
как стальной клинок, одновременно гибельной и томной, мучительно стыдится
своей неопытности и неискушенности; я вижу, как этот угрюмый грубоватый
парень из суровой, как гранит, страны, где даже дома, не говоря об одежде и
поведении, сработаны по образу и подобию подозрительного и злобного Иеговы,
внезапно попадает в край, обитатели которого создали своего Всемогущего
вкупе с его иерархическим сонмом благообразных святых и обворожительных
ангелов по образу и подобию своих домов, своих роскошных украшений и
сладострастной неги. Да, я могу себе представить, как Бон подводил Генри ко
всему этому, к этому потрясению; как искусно и расчетливо готовил к нему
пуританский ум Генри - так земледелец готовит к вспашке и посеву скудное
каменистое поле, надеясь вырастить на нем богатый урожай. Обряд
бракосочетания - неважно, какой именно, - вот что должно было возмутить
Генри, и Бон это знал. Не любовница, не ребенок, даже не
любовница-негритянка с ребенком: ведь Генри и Джудит сами выросли вместе со
сводной сестрой-негритянкой; само по себе существование любовницы не смущало
Генри, а то, что эта любовница - черномазая, и вовсе не имело значения для
юноши из такой среды, выросшего и живущего в обществе, где слабый пол
делится на три четко разграниченные категории, разделенные (по крайней мере,
две из них) пропастью, которую можно перейти только один раз и только в одну
сторону: благородные дамы, женщины и девки - девственницы, на которых
джентльмены рано или поздно женятся; куртизанки, которых они посещают по
воскресеньям в городе; рабыни, без которых первая каста не могла бы
существовать и которым она в известных случаях безусловно обязана своей
девственностью, - нет, это не смущало Генри, здорового, крепкого юношу, чью
кровь горячили верховая езда и охота, целомудренные забавы, в которых
вынуждены проводить время он сам и ему подобные, для кого девушки их
собственного круга - нечто запретное и недоступное, женщины второй категории
столь же недоступны по причине недостатка денег и дальности расстояния, и
остаются лишь рабыни: служанки, приученные к чистоте и опрятности белыми
хозяйками, а то и потные работницы с полей; и вот молодой человек едет
верхом в поле, подзывает надсмотрщика, велит ему прислать Юнону, Миссилену
или Хлори, а потом скрывается в роще, спешивается и ждет. Нет, без сомнения,
думал Бон, тут все дело в обряде, правда, с участием негритянки, но все же в
обряде. Я представляю себе, как он это делает, как он берет невинную душу и
разум провинциала Генри и постепенно подвергает их воздействию этой
экзотической среды, словно художник, мазок за мазком нанося на эту чистую
доску картину, которую она, согласно его замыслу, должна принять и
сохранить. Я вижу, как он постепенно завлекает Генри в тенета роскошной
жизни; как без объяснений, без предупреждений, показывая сначала следствие,
а уж потом причину, открывает ему лишь внешнюю сторону - строения несколько
причудливой, женственно пышной и потому на вкус Генри чересчур роскошной,
чувственной и греховной архитектуры; огромную легкую добычу, что измеряется
грузом в трюмах пароходов, а не изнурительным трудом людей, обливающихся
потом на хлопковых полях; блеск и сверканье колес проносящихся вихрем
бесчисленных экипажей, в которых женщины, величественно неподвижные, словно