"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

сразу после рождения высадили на необитаемый остров - островом здесь была
Сатпенова Сотня, а уединение, одиночество создавала тень отца, с которым не
только город, но даже и семья их матери всего лишь заключили перемирие, а
отнюдь не приняли и с ним не породнились.
Ты представляешь себе? Вот они - эта девочка, эта выросшая в глуши
девушка видится с человеком в среднем по одному часу в день на протяжении
двенадцати дней его жизни, к тому же за период в полтора года, и тем не
менее так жаждет выйти за него замуж, что вынуждает своего брата прибегнуть
к последнему средству - убийству, чтобы это замужество предотвратить, и это
после четырех лет, в течение которых она даже не всегда была уверена, что он
еще жив; отец, который видел того человека всего лишь раз и тем не менее
отправился за шестьсот миль, чтобы навести о нем справки и найти либо то,
что он - не иначе как в силу ясновиденья - уже подозревал, либо по крайней
мере нечто такое, на основании чего можно запретить свадьбу; брат, для
которого честь и счастье сестры - принимая во внимание их странные и
необычные взаимоотношения - еще более драгоценны, чем для отца, и который
тем не менее отстаивает эту свадьбу до такой степени, что отрекается от
отца, от родного дома и семьи и четыре года сопровождает отвергнутого
жениха, служит ему, а затем его убивает, очевидно по той же причине, по
какой четырьмя годами раньше покинул свой дом; и, наконец, возлюбленный,
который явно помимо своей воли и желания был втянут в помолвку, чего,
казалось, он хотя и не домогался, но и не избегал, который столь же
иронически и бесстрастно принял отказ и тем не менее четыре года спустя так
возжаждал этой женитьбы, прежде совершенно его не интересовавшей, что
вынудил брата, ранее отстаивавшего эту женитьбу, убить его, только чтобы ее
предотвратить. Да, если даже допустить, что для неискушенного в правилах
светского обращения Генри, не говоря уж об его умудренном житейским опытом
отце, уже одного существования любовницы с одной восьмою и сына с одной
шестнадцатою долей негритянской крови (даже если принять во внимание
морганатический брак - такую же неотъемлемую часть общественной и светской
экипировки богатого молодого жителя Нового Орлеана, как его бальные туфли)
было достаточно - хотя такая щепетильность в вопросах чести несколько
чрезмерна даже для тех призрачных образцов добродетели, какими были наши
предки - равно и мужчины и женщины, родившиеся на Юге и достигшие
совершеннолетия около 1860 или 1861 года. Это просто невероятно. Это просто
ничего не объясняет. Или может быть так: они нам ничего не объясняют, а нам
самим ничего знать не полагается. До нас дошли лишь кой-какие изустные
предания; мы извлекаем из старинных сундуков, ящиков и картонок письма без
обращения и подписи, в которых некогда жившие мужчины и женщины теперь
являют собой лишь инициалы или прозвища, символы каких-то теперь совершенно
непонятных страстей, которые звучат для нас как санскрит или язык индейцев
чокто; мы видим смутные силуэты людей, в чьей горячей плоти и крови дремали
в ожидании мы сами, людей, которые, все больше и больше удаляясь в смутную
глубину веков, принимают теперь размеры поистине героические и разыгрывают
перед нами сцены неподвластных времени и непостижимых первобытных страстей и
первобытного насилия. Да, все они - Джудит, Бон, Генри, Сатпен. Они все
здесь, и все равно чего-то не хватает; они напоминают химическую формулу,
которую мы осторожно извлекли вместе с письмами из того самого забытого
сундука - старинная выцветшая бумага крошится, чернила поблекли, мы с трудом
разбираем почерк, странно знакомый, полный глубокого значения и смысла, знак