"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

ослушания и непокорства - Генри, который до того ни разу не был даже и в
Мемфисе, который ни разу не покидал родного дома до того сентября, когда он
в своем провинциальном костюме отправился в университет верхом на новой
кобыле в сопровождении конюха-негра; ты увидишь их всех, шесть или семь
человек одинакового происхождения, живших в одно и то же время, которые если
и отличались от своих кормильцев - чернокожих рабов, то чисто внешне -
пищей, одеждой и повседневными занятиями - одинаковый пот, с тою лишь
разницей, что одни проливали его, работая в поле, а для других он был ценою
скудных спартанских развлечений - бешеных скачек и охоты, доступных им лишь
потому, что им не приходилось потеть на полях; одинаковые забавы - у одних
игра на старые ножи, медные побрякушки, табак, пуговицы или куртки, потому
что это всегда под рукой; у других - на деньги, лошадей, часы и пистолеты, и
по той же причине; одинаковые вечеринки с танцами под одинаковую музыку
одинаковых, грубо сработанных скрипок и гитар - здесь, в господском доме, со
свечами, шелковыми туалетами и шампанским, там, в хижине с земляным полом,
при дымящих сосновых лучинах, в ситцевых платьях и с водой, подслащенною
патокой, - да, конечно, Джудит обольстил Генри, потому что Бон в то время
еще даже ни разу ее не видел. Он, наверное, слушал только краем уха
косноязычные рассказы Генри о его жизни и о короткой, весьма заурядной
родословной и потому едва ли запомнил, что у Генри есть сестра - он, этот
ленивец, человек слишком старый, чтобы водить компанию с юношами, почти
детьми, среди которых он теперь жил; этот человек, который временно играл не
свою роль и хорошо это знал, мирился с этим потому, что была причина,
заставлявшая его терпеть, достаточно веская и явно слишком важная, или, во
всякое случае, слишком личная, чтобы открыть ее своим теперешним знакомым,
этот человек, который позже выказал такую же лень, почти полное отсутствие
интереса, такое же безразличие, когда поднялся шум вокруг помолвки, которая
- сколько было известно в Джефферсоне - так и не состоялась и существования
которой сам Бон никогда не подтверждал и не отрицал; он оставался на заднем
плане, пассивный и бесстрастный, словно в этой истории был замешан не он и
даже не какой-то отсутствующий приятель, от чьего имени он действовал, а
словно человек, который и в самом деле был в ней замешан и получил отказ,
совершенно ему неизвестен и даже безразличен. Казалось, никакого романа не
было даже и в помине. Судя по всему, он оказал Джудит весьма сомнительную
честь тем, что не сделал даже попытки ее погубить, и к тому же отнюдь не
настаивал на свадьбе - ни до, ни после запрещения Сатпена, - и это, заметь
себе, человек, который еще в университете пользовался репутацией сердцееда
задолго до того, как Сатпен нашел тому доказательства. Итак, не было ни
помолвки, ни даже романа; они с Джудит за два года виделись три раза,
всего-навсего семнадцать дней, включая время, которое отняла Эллен, и
расстались, даже не попрощавшись. И тем не менее четыре года спустя Генри
пришлось убить Бона, чтобы помешать им жениться. Вот почему обольстил Джудит
именно Генри, а отнюдь не Бон - обольстил ее, а заодно и самого себя с
расстояния, отделявшего Оксфорд от Сатпеновой Сотни, а ее - от человека,
которого она еще даже и не видела; обольстил, очевидно, посредством той
телепатии, благодаря которой они в детстве порою, казалось, заранее
предвидели поступки друг друга, как две птицы, что одновременно вспархивают
с ветки, - это не та взаимосвязь, что, согласно ходячему заблуждению,
существует между близнецами, а скорее та, что может существовать между двумя
людьми, которых, невзирая на их пол, возраст, наследственность, расу и язык,