"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

отрекся от отца и права первородства, когда Сатпен запретил свадьбу. Да, он
любил Бона, который обольстил его столь же неоспоримо, сколь он обольстил
Джудит - этот парень, родившийся и выросший в глуши, подобно остальным пяти
или шести студентам, тоже сыновьям плантаторов, которых Бон приблизил к
своей особе и которые, как обезьяны, подражали его одежде, манерам и (в меру
своих возможностей) его образу жизни, - и этот парень смотрел на Бона, как
герой некоей "Тысячи и одной ночи" для юношества, который случайно наткнулся
на волшебный камень или талисман, наделивший его не мудростью, не властью,
не богатством, а способностью и возможностью непрерывно, неустанно и
ненасытно переходить от одного невообразимого наслаждения к другому. Их
изумление и безнадежная горькая обида еще больше усиливались оттого, что
этот сибарит, который нежился в роскошных покоях, разодетый в диковинные,
почти женские наряды, ничуть не скрывал от них своей пресыщенности. Генри -
провинциал, чуть ли не простак, склонный скорее к диким безотчетным
выходкам, нежели к размышлениям и, как всякий провинциал, страстно
гордившийся девственностью своей сестры, - не мог не сознавать, что эта
гордость противоречит самой себе, ибо девственность ценится и существует
лишь благодаря своей недолговечности, и лишь ее утрата, отсутствие могут
доказать, что она вообще когда-либо существовала. В сущности, это, вероятно,
и есть кровосмешение в его чистом, законченном виде - брат понимает: для
того чтоб девственность его сестры существовала, ее надо уничтожить, и он
отнимает у сестры девственность через посредство зятя, человека, которым он
был бы, если бы мог превратиться, воплотиться в любовника, мужа - того
человека, которого он принял бы, избрал в качестве похитителя своей
собственной невинности, если бы мог превратиться, воплотиться в сестру,
любовницу, невесту. Быть может, именно это и происходило - если не в
сознании Генри, то в его душе. Ибо он никогда не думал. Он чувствовал и
мгновенно переходил от чувства к действию. Он знал верность и хранил ее, он
знал гордость и ревность, он любил, скорбел и убивал, все еще скорбя и, я
думаю, все еще продолжая любить Бона, человека, которому он дал четыре года,
чтобы тот прошел искус, отринул и расторг свой первый брак, хотя и сознавал,
что все эти четыре года надежд и ожиданий пропадут напрасно.
Да, Джудит обольстил Генри, а вовсе не Бон, доказательством чему служит
весь их на редкость безмятежный роман; помолвка (если вообще можно говорить
о помолвке), длившаяся целый год, но включавшая лишь два визита на
каникулах, во время которых Бон в качестве гостя ее брата, по-видимому, либо
катался верхом и охотился вместе с Генри, либо изображал томный, изящный,
загадочный тепличный цветок с одним лишь названием города вместо
происхождения, истории и прошлого, цветок, вокруг которого бабочка Эллен
беспечно порхала и трепыхалась последние дни своего бабьего лета; им, живым
человеком, понимаешь ли, завладели, как вещью. Дни были заполнены до
предела, и не было никакого просвета, промежутка, перерыва, когда он мог бы
поухаживать за Джудит. Его просто невозможно представить себе наедине с
Джудит. Попробуй - ив лучшем случае вместо них ты увидишь лишь тени, тогда
как сами они, без сомнения, каждый в отдельности, пребывали где-то в другом
месте - две тени, не ведая тревог и плотских вожделений, прогуливаются
летним днем по саду - два безмятежных призрака, бесстрастно, внимательно и
молча витают, глядя сверху и сзади на зловещую грозовую тучу, из которой
несокрушимый как скала Сатпен и неуемный, неистовый Генри, вспыхивая,
сверкая и угасая, мечут друг на друга ослепительные молнии запретов,